«Тягость». Часть первая.
С любой принцессы свалится корона,
Если она не бьется до крови,
За свою свободу, честь и доблесть слова,
За то, что бьется у неё в груди.
Если она не бьется до крови,
За свою свободу, честь и доблесть слова,
За то, что бьется у неё в груди.
***
Он исчерчивает, исчерчивает, исчерчивает,
Яростно. Ручкой. Тетрадь.
Её облик пред глазами, изменчивый,
Появляется опять и опять.
Он исчерчивает, исчерчивает, исчерчивает,
Яростно. Ручкой. Тетрадь.
Её облик пред глазами, изменчивый,
Появляется опять и опять.
Этой странной, немного забвенной, ничуть не туманной ночью,
Она, упав на пороге квартиры, спешила покинуть дом.
Пускай кровоточила рана, и от боли охота выть волчьи,
Она, устав изучать мир за окном, спешила покинуть дом.
Ни у кого не дернется язык сказать: «Не заслужила».
Ни у кого не будет храбрости сказать.
Да потому что каждый день, выжимая из спиртного силы,
Она тушила в глубине себя пожар.
Она, упав на пороге квартиры, спешила покинуть дом.
Пускай кровоточила рана, и от боли охота выть волчьи,
Она, устав изучать мир за окном, спешила покинуть дом.
Ни у кого не дернется язык сказать: «Не заслужила».
Ни у кого не будет храбрости сказать.
Да потому что каждый день, выжимая из спиртного силы,
Она тушила в глубине себя пожар.
Он топил в себе зверскую панику,
Разрывая листы, рукописей ряд.
От девочки к мальчику, от странницы к страннику,
Казалось, пробежался разряд.
Разрывая листы, рукописей ряд.
От девочки к мальчику, от странницы к страннику,
Казалось, пробежался разряд.
С каждой секундой, ускоряя шаг, по лестнице, по парапету,
Она, с легкой паникой, едва дыша, спешила покинуть дом.
Что-то играло в её кармане, ожидая раз сотый ответа.
Она, выбросив телефон под окно, уже покинула дом.
Ни у кого не повернется язык кинуть брезгливо,
Будто чья-то жизнь хуже чумы,
- Да-да, она все же заслужила.
- Да нет же, нет на ней вины.
Она, с легкой паникой, едва дыша, спешила покинуть дом.
Что-то играло в её кармане, ожидая раз сотый ответа.
Она, выбросив телефон под окно, уже покинула дом.
Ни у кого не повернется язык кинуть брезгливо,
Будто чья-то жизнь хуже чумы,
- Да-да, она все же заслужила.
- Да нет же, нет на ней вины.
Он откинулся на спинку кресла,
Вдыхая по-новому табачный дым.
Листая дневник её памяти пресной,
На мгновенье стал молодым.
Все её строчки будто зеркальные,
Напишет – и в жизнь, из жизни – напишет.
Увы, его синяя птичка не выдержала,
В клетке - «тоталитарный режим».
Кто правителем был, а кто грешник…
Никто никого не судил.
Вот только заигрался он, в свои настольные пешки,
И сейчас на пожизненный осудим.
Вдыхая по-новому табачный дым.
Листая дневник её памяти пресной,
На мгновенье стал молодым.
Все её строчки будто зеркальные,
Напишет – и в жизнь, из жизни – напишет.
Увы, его синяя птичка не выдержала,
В клетке - «тоталитарный режим».
Кто правителем был, а кто грешник…
Никто никого не судил.
Вот только заигрался он, в свои настольные пешки,
И сейчас на пожизненный осудим.
Листая страницы, казалось бы памяти детской,
Без слабости, где-то в апреле.
Что знает он о ней, такой не мерзкой?
Что знает он о ней, когда она в похмелье
Позволила себе быть слишком низкой?
Что знает он о ней вообще?
Без слабости, где-то в апреле.
Что знает он о ней, такой не мерзкой?
Что знает он о ней, когда она в похмелье
Позволила себе быть слишком низкой?
Что знает он о ней вообще?
«Лист сто пятнадцатый, девять часов не утра.
Я, вновь безумно покаявшись, пыталась прийти в себя,
Не от нежности, не признания, не от себя – в себя.
Скажи, что знаешь обо мне ты? С кем знаешься?
Почему всегда рядом не я?
Для кого эта белая клетка, из мрамора плиток, полов?
Почему, черт возьми, все газеты печатают про твою шаловливую кровь?
Что знаешь обо мне ты, кроме имени?
Кроме того, что я могу закатить истерику,
Когда никого рядом нет?
Что знаешь обо мне сломленной,
Изувеченной, без речи, сгорбленной,
Немного дерганной,
От каждых телефонных бед?
Что ты знаешь обо мне уставшей,
Когда я прихожу домой без сил, без фальши,
Когда я просто валюсь с ног?
Что знаешь обо мне ты, вот такой,
Немного нервной, немного не с тобой…»
Я, вновь безумно покаявшись, пыталась прийти в себя,
Не от нежности, не признания, не от себя – в себя.
Скажи, что знаешь обо мне ты? С кем знаешься?
Почему всегда рядом не я?
Для кого эта белая клетка, из мрамора плиток, полов?
Почему, черт возьми, все газеты печатают про твою шаловливую кровь?
Что знаешь обо мне ты, кроме имени?
Кроме того, что я могу закатить истерику,
Когда никого рядом нет?
Что знаешь обо мне сломленной,
Изувеченной, без речи, сгорбленной,
Немного дерганной,
От каждых телефонных бед?
Что ты знаешь обо мне уставшей,
Когда я прихожу домой без сил, без фальши,
Когда я просто валюсь с ног?
Что знаешь обо мне ты, вот такой,
Немного нервной, немного не с тобой…»
Он когда-то давал ей прозвище...
И она драгоценна, как камень.
Богемский хрусталь казался спрощенным,
По сравнению с её резким прощанием.
И она драгоценна, как камень.
Богемский хрусталь казался спрощенным,
По сравнению с её резким прощанием.
Сейчас она шла, ускоряя шаг, по улице, вслед холодному ветру.
Кто виноват, что дней сто назад, не сжал тормоза
Человек, так ждущий ответа?
Кто виноват, что дней сто назад, не сжал тормоза
Человек, так ждущий ответа?
Едва ли, лихорадочно взявшись за голову,
Он сдавливал в себе желание уйти.
«А что ты знаешь обо мне то, гордая…
Что знаешь, глупая, немного строгая,
О жизни бледной, как в бермудском сне?
Ты забыла, как я не касался клавиш,
Лет пять на ряд, по чьей вине?
Из-за кого на нервах чуть не запил?
Ради кого я жил извне…
Каждый день, мечтая вернуться в дом, где ты меня ждешь,
Я был где угодно, но только не там, где ты есть, где живешь,
Помимо моего трижды дырявого сердца.
Ты знала, с кем связала свою жизнь. Ты знала, кому отдаешься.
Ну почему сейчас спешишь туда и к тем,
Где больше уже не проснешься?»
Он сдавливал в себе желание уйти.
«А что ты знаешь обо мне то, гордая…
Что знаешь, глупая, немного строгая,
О жизни бледной, как в бермудском сне?
Ты забыла, как я не касался клавиш,
Лет пять на ряд, по чьей вине?
Из-за кого на нервах чуть не запил?
Ради кого я жил извне…
Каждый день, мечтая вернуться в дом, где ты меня ждешь,
Я был где угодно, но только не там, где ты есть, где живешь,
Помимо моего трижды дырявого сердца.
Ты знала, с кем связала свою жизнь. Ты знала, кому отдаешься.
Ну почему сейчас спешишь туда и к тем,
Где больше уже не проснешься?»
Этой не ясной, немного магической, ничуть не приятной ночью,
Она, споткнувшись об людскую ложь, не желала идти домой.
Устала уже вырывать из себя остатки горечи прошлой,
Говорить больше не может, ну, разве что, с хрипотцой.
Ни у кого не повернется язык сказать: "Ты насмешила"
Ни у кого не будет храбрости сказать.
Да потому что каждый день, выжимая из себя остатки жизни,
Она глушила в глубине души себя.
Она, споткнувшись об людскую ложь, не желала идти домой.
Устала уже вырывать из себя остатки горечи прошлой,
Говорить больше не может, ну, разве что, с хрипотцой.
Ни у кого не повернется язык сказать: "Ты насмешила"
Ни у кого не будет храбрости сказать.
Да потому что каждый день, выжимая из себя остатки жизни,
Она глушила в глубине души себя.
Вот так, по-новому, он теперь живет.
Надышался гнилью – хлороформом.
Бросил курить, совсем не пьет.
И строчки не смонтирует дословно.
О чем угодно, где угодно, с кем,
Лишь бы не пересечь больше границы.
Меркнул свет, квартирных дверей хлопок.
Он перевернет все старые страницы.
По пути из дома выбросит, сожжет,
Лишь бы не портить будущее небылицей.
И с ней, не новой жертвой, все сойдет.
Даст Бог, они еще увидятся.
Надышался гнилью – хлороформом.
Бросил курить, совсем не пьет.
И строчки не смонтирует дословно.
О чем угодно, где угодно, с кем,
Лишь бы не пересечь больше границы.
Меркнул свет, квартирных дверей хлопок.
Он перевернет все старые страницы.
По пути из дома выбросит, сожжет,
Лишь бы не портить будущее небылицей.
И с ней, не новой жертвой, все сойдет.
Даст Бог, они еще увидятся.
Фанфик добавлен 25.02.2012 |
1027
0
