И вдруг небо раскрасит пурпурным
— Ты не понимаешь. — А она смотрит на него едва ли не с ненавистью, скрипя зубами от гложущего чувства досады и собственной правоты. — Черт возьми! Да ты зациклен только на своих пациентах! Ты не видишь меня! Мне это надоело, Итачи! Понимаешь? На-до-е-ло.
— Успокойся. — Он говорит тихо, не наблюдая смысла препираться, неловко ежась от внимательных взглядов случайных прохожих. — Хватит кричать.
— Да, ты прав, хватит. — Сверкает глазами злобно, а брови-линии сходятся на переносице. И он сейчас прекрасно понимает, что нет - не «хватит», что это только начало, но молчит. Нет, не избегает разговора, просто не хочет переливать из пустого в порожнее, не хочет слушать сейчас гневные тирады, а после вникать словам прощения. — Мне отойти нужно.
А он сказать ей что-то хочет, но лишь рот открывает, да одергивает себя быстро, кивая. Изучает ее глазами, почему-то предчувствуя что-то гнетущее, и губы поджимает, в очередной раз занимаясь самокопанием, ища ошибки в себе. В чем теперь провинился?
Ведь в разладах в семье виноваты оба, правда? Он-то как опытный нейрохирург, изучающий на досуге психологию, все прекрасно знает. Знает в теории, да вот понятия не имеет, как со всем этим справляться на практике. Надеяться, что, мол, все само собой образуется – глупости, ну а что еще остается? Да и не верит он, впрочем, что оно все само собой пройдет. Это было бы слишком расхлябано. Слишком непозволительно. Слишком не в его стиле.
Конан же, в свою очередь, направляясь размашистым шагом к сортиру, механически размышляла о своих осточертевших и занудных отношениях.
Они с Итачи познакомились пять лет назад, когда лучший друг девушки – Пейн – попал в больницу. Отношения между врачом и посетительницей пациента завязались как-то ненавязчиво, мимолетно и даже незаметно.
Нет-нет. Учиха не был романтиком, хотя и не был конченым циником. Он не фальсифицировал отношения, но и не строил заоблачных сказок.
Он был вот таким: надежным, заботливым и спокойным. Парень-стена, кремень.
И не факт, что это был его плюс.
Хаюми хотела ярких красок захлестывающих эмоций, а получала взамен надежность. И все было бы хорошо, если бы не было так тоскливо на порядком зарубцованом сердце. Нет-нет, она любила мужа, вот только… осточертело. Все это ей осточертело. Ее собственный мирок превратился в монохромную дыру, которая постепенно поглощала в себя всю пестроту Конан, оставляя взамен осколки разбитых реалий, что иголками двигались по сосудам, пронзая мембраны клеток ледяной болью.
Не этого она ожидала, когда говорила, обручаясь, заветное «да».
Вихря жгучих чувств, тахикардии ощущений и пламени страсти у пары не было, так же, как и не было ледяных перепалок, смешанных с ощущением собственной правоты да приправленных горечью обиды и недосказанности. Не было… Ранее не было.
Обычно в их доме витал ненавязчивый уют, взаимопонимание и доверие.
А сейчас… Если можно так выразиться, то она словно пересытилась им. Как голодный пересыщается едой. Как жаждущий пересыщается водой.
Как влюбленный пересыщается повседневностью…
Наверное, Конан полностью осознала значения слова «быт», замучившись от повседневной схемы «дом-магазин-кухня-сон», да задолбалась жить под снедаемым чувством одиночества. Она не могла поверить, что некогда недоступная мадам, за которую боролись лучшие из лучших, теперь стала типичной домохозяйкой.
Если честно, то она до дрожи, до пальцев онемения боялась потерять нить, связывающую этих двух совершенно разных особ воедино. Боялась разорвать, но продолжала кропотливо вырывать волокна. И хотелось ей порой впиться пальцами в рубашку мужа, расцарапать спину, изгибаясь кошкой под лавой его рук, но она сбрасывала с себя оцепенение, включая режим замкнутой особы, закованной в непроницаемую скорлупу.
Вот такая она: глупая, капризная, непонятная.
Но он ведь полюбил ее некогда такой? Правда же?
Он ведь раскрыл ей свое сердце, позволив впорхнуть в него полностью, без остатка. Распахнул думы, готовясь проходить жизненный путь рука об руку. Он смог… а она что?
Что дала ему взамен?..
— Надоело, — всхлипывает истерично, хлопая деревянной дверью туалета. — Как же мне все это надоело. Хочу, чтоб все закончилось, чтоб все изменилось!
Она сползает по стенке, наплевав на то, что здесь, в сортире аэропорта, вряд ли чисто, да закрывает лицо трясущими руками.
— Изменилось… изменилось, — повторяет, как заведенная, сцеживая голос сквозь зубы. — Как же надоело…
Могла ли Хаюми в семнадцать лет подумать, что, будучи с детства избалованной вниманием, она к своим двадцати трем годам станет вот такой – фривольной сукой? Что она будет ненавидеть и одновременно любить мужа, что будет ревновать его к каждому пациенту, что будет бесчувственно наблюдать за крахом своей семейной ячейки, внутренне содрогаясь? Нет, не могла.
Она по детской неопытности строила заоблачные иллюзии, питая надежды о принце… глупая такая была, наивная.
А что ей еще оставалось? Только верить, никак иначе.
Объявили посадку их самолета.
Конан Учиха медленно встала, волоча ватные ноги обратно, к супругу, да думала лишь о том, что пора что-то менять.
Наверное, предстоит бракоразводный процесс.
Иначе уже никак.
***
— Конан… — Голос его нерешителен, а дрожащие нотки выдают нервозность. — Послушай, не нужно рубить с плеча. И да - пристегни ремень.
— А с чего ты взял, что я, как ты выразился, собираюсь «рубить с плеча»? — Говорит настолько холодно, что по его спине проходит россыпь мириад мурашек. А на лице ее, как и в минуты обиды, непроницаемая маска.
— Я слишком хорошо тебя знаю, — усмехаясь, облокачиваясь на удобное мягкое сиденье. — Просто остынь, ладно?
— Знаешь. — Она улыбается горько, борясь с желанием обнять себя за плечи руками крепко-крепко, расплакавшись, как в детстве, вытирая слезы кулачками, да выплевывает: — Вот в этом вся и проблема.
А он молчит.
Нет, он знает что ответить, но просто не хочет развивать конфликт, что нарастает снежным комом. Он надеется, что все пройдет, что она остынет, что к нему вернется его прежняя милая Конан.
Знает, что питать подобные надежды – абсурдно, но не может иначе.
Он просто не знает, что делать. И ощущение такое складывается, словно в тупике они оказались, да выбраться не могут.
— Конан…
Он зовете тоскливо, поворачивая голову, но она лишь качает головой отрицательно, мол, не трогай меня, да закрывает глаза, периодически подрагивая ресницами.
Итачи вздыхает тяжело, отворачиваясь к маленькому окошечку, да наблюдает за плывущими близ самолета облаками, раздумывая о будущем. Рваные края туч словно манят дотронуться, на что он посильнее стискивает челюсть, пытаясь взять себя в руки.
Что стало с их отношениями?..
Куда делись искренние разговоры, теплые объятия, вкрадчивые беседы, бессонные ночи?..
Размышления прерывает тряска и чуть обеспокоенный голос стюардессы, оповещающий, что самолет вошел в зону турбулентности, и что пассажирам не стоит беспокоиться.
Однако по салону проходит гул, и некоторые, более опытные люди, не раз уже покорившие небосклон на железном механизме, переговариваются меж собой, говоря, что не похоже это на обычную тряску, что что-то тут не так.
А Учиха поворачивается к жене, которая смотрит на все это не менее обеспокоенно, и берет ее заботливо за руку, приподнимая уголки губ в ободряющей полуулыбке.
Она отвечает ему вымученной гримасой, отдаленно напоминающей улыбку, да всхлипывает тихо-тихо, прижимаясь к родному плечу и вдыхая терпкий запах. Сейчас Конан отмечает про себя, что с мужем более надежно, чем с кем бы то ни было. Даже как-то неправильно спокойно, уютно.
Итачи дышит размеренно, поглаживая любимую по голове, да молчит, прижимаясь устами к макушке.
Зачем им слова?
Он и сейчас понимает ее просто так, как тогда, когда жена заболела ангиной, да не могла сказать ничего внятного. Он понимал и понимает.
Глупо так, но он боится не надышаться запахом ее шелковых волос, прижимая к себе покрепче, стискивая до онемения.
А она корит себя за то, что не сказала самого важного, что сама себя накрутила мыслями сумбурными и необоснованными, что сопли распустила, как клуша последняя, вместо того, чтоб бороться за защиту семейного тыла до последней капли терпения.
— Итачи? — Голос хриплый от волнения, а близость будоражит тело, уходя за периферию сознания отрывками фрагментов семейного счастья.
— Конан, — она по голосу слышит, что он улыбается, — и в радости и в горе. Помнишь?
— Помню. — Кивает быстро-быстро, не в силах сдержать слезы горючие, окропляющие кожу нежную. — Итачи, я…
— Я знаю. Я тебя тоже.
Она прижимается к нему еще крепче, словно желая слиться, да не замечает суеты вокруг, когда уже измотанные и порядком напуганные пассажиры беснуют, плачут, ругаются, поддаются панике, уже дойдя до той консистенции, когда самые безрассудные и необдуманные поступки воплощаются в жизнь.
Девушке они не важны. Ей кажется, что вся эта суматоха - лишнее. Зачем дрыгать конечностями, когда от тебя ничего не зависит? Все это лишь лишняя трата сил и... времени. Черт, а времени ведь так мало. Неумолимо мало. Оно, как песок, сочится сквозь пальцы, осыпаясь наземь мельчайшими многогранными крупицами.
— Конан. — Он отстраняется, требовательно приподнимая ее подбородок чуть шершавыми пальцами. — Послушай меня. Ты будешь жить, ясно? Мы будем жить. Все не может рухнуть сейчас, не может, понимаешь? Ты мне веришь?
Она жмурится от его настойчивого голоса, и, выуживая крупицы самообладания, говорит уверенно:
— Верю.
Он кивает, покрывая ее губы своими, да вкладывает в поцелуй сотни необузданных чувств, что полыхают в сердце, несясь по сосудам агонией.
И она отвечает ему неумело, как в первый раз, понимая, насколько глупо вела себя раньше, не ценя по достоинству…
И только через минуту, когда они, жадно вдыхая воздух, отстраняются друг от друга, она замечает с детской радостью, что самолет больше не трясет, что чувство страха уходит в потемки сознания, что теперь по телу блуждает лишь истома и еще что-то до боли знакомое, родное… любовь?
— Я ведь обещал. — Он подмигивает ей весело, выдыхая облегченно.
— Да. — Улыбается неосознанно, дотрагиваясь кончиками пальцев до онемевших и истерзанных губ. — Смотри. — Она взглядом показывает к окну, где ранее аквамариновое небо теперь затянуто нежно-алым. — Красиво как, — с придыханием.
— И правда красиво, — соглашается Итачи, любуясь разводами пурпурного.
Конан же улыбается, прижимаясь к мужу, и отмечает про себя, что ее желание все изменить осуществилось.
Не так, как она думала, но даже лучше.
Намного лучше.
Фанфик добавлен 09.03.2014 |
715
Авторизируйтесь, чтобы добавить комментарий!