В последний раз
Люби меня нежно,
Целуй невесомо,
Как будто в последний раз.
И так осторожно,
Что невыносимо
Захочется здесь и сейчас
Любить тебя страстно,
Совсем необычно,
Как будто в последний раз.
Быть может, опасно,
Быть может, привычно
Почувствовать этот экстаз.
И руки твои, что сжимают до боли
Предплечье, ладонь, захочу
Покрыть поцелуями, губы – тем более,
А после тебя отпущу.
Чтоб слез не увидел, текущих из глаз,
Ведь это – последний раз…
Целуй невесомо,
Как будто в последний раз.
И так осторожно,
Что невыносимо
Захочется здесь и сейчас
Любить тебя страстно,
Совсем необычно,
Как будто в последний раз.
Быть может, опасно,
Быть может, привычно
Почувствовать этот экстаз.
И руки твои, что сжимают до боли
Предплечье, ладонь, захочу
Покрыть поцелуями, губы – тем более,
А после тебя отпущу.
Чтоб слез не увидел, текущих из глаз,
Ведь это – последний раз…
Кофе уже почти готов: пенка начинает подниматься, грозя запачкать плиту. Дождавшись момента, когда она поравняется с краями турки, Гурен выключила конфорку и потянула носом, вдыхая терпко-горький аромат бодрящего напитка. Еще немного, еще пара минут, чтобы настоялся… Как раз и булочки подоспеют. Горячие, румяные, с корочкой, хрустящей во рту, обжигающие губы и пальцы. Приоткрыв дверцу духовки, женщина пришла к выводу, что кушанье уже практически готово, осталось только смазать сливочным маслом – и можно подавать к столу. Брюнетка улыбнулась и, поправив косынку, закрывающую ее длинные волосы, потянулась к прихватке, чтобы вытащить противень. По кухне сразу же разнесся аромат свежей выпечки, смешиваясь с запахом уже приготовленного кофе. Ему должно понравиться.
Кто бы мог подумать, что великий Саннин Орочимару любит сладкое! Особенно свеженькое. Хотя никто обычно не вдается в такие подробности его личной жизни: всех интересуют техники, которыми медик владеет. Ну, может, иногда и вопрос, почему он ушел из Конохи и подался на вольные хлеба. Хм, вольные… Да его тяга к знаниям держит Орочимару сильнее, чем король с тираническими наклонностями своих подданных! А вот о личных пристрастиях мужчины знают единицы. Не интересует никого, что же любит великий и могучий Орочимару кушать на завтрак, а какое постельное белье предпочитает – тем более.
Но Гурен знала. Возможно, она единственная, кто так неподдельно заботился об учителе, не обращая внимания на странности. Подумаешь, любит он натуральный кофе с молоком и без сахара, но зато с корицей, песком оседающей на языке! И что с того, что его спальня, вопреки ожиданиям, всегда оформлена в светлых тонах? И никакого вульгарного шелка, больше уместного в номере борделя, на кровати: простые хлопковые простыни белого цвета, в цвет им – пододеяльник и наволочка. Зато одеяло и подушка были огромными, теплыми и мягкими, что не могло не радовать в подземных комнатах убежища. Было так приятно закутываться в одеяло, растягиваться на хрустящих простынях, забывая обо всем, стараясь погрузиться в блаженную дрему. А еще приятнее, если рядом был сам Орочимару. И даже холодные пальцы, пробегающие по впадинке позвоночника, не приносили дискомфорта.
Он всегда был холодным – и в плане температуры тела, и в плане ласк. Скупился даже на прикосновения, не находя их достойной тратой бесценного времени. Гурен же, наоборот, олицетворяла собой огонь. По крайней мере, рядом с ним. Покрывала жаркими поцелуями ледяную кожу, впивалась горячими губами в бледные до синевы губы, прижималась к сенсею, стараясь отогреть его ледяное сердце. Ну, хотя бы тело. И не верила в то, что мужчина, которым она так восхищается, не поддастся ее влиянию. Не верила и пыталась узнать о нем больше, чтобы те редкие дни, когда он заходил к ней, были для Орочимару запоминающимися.
Когда Гурен в первый раз спросила о его личных пристрастиях, мужчина поперхнулся невкусным чаем, чуть не проглотив пакетик, плавающий в чашке. И, смерив юную ученицу взглядом желтых глаз, все-таки ответил. С тех пор на кухне девушки больше никогда не было чая, а комната сенсея всегда отапливалась так сильно, что можно было ходить нагишом. Посмеиваясь, ученица представляла, что будет, если мир узнает о том, что Саннин ненавидит холод. Наверное, много чего, только вот из могилы, куда он ее загонит и заживо закопает, не посмеешься уже.
Впрочем, Гурен и так знала, что ее тело станет новым сосудом для Орочимару. Знала, но ни сбежать, ни противиться не пыталась. Зачем? Ведь все уже решено, а сегодня…
Все-таки она обожглась. Задумалась о прошлом и настоящем и не удержала противень, поставила неаккуратно на край стола. Благо, булочки не скатились на пол, не то пришлось бы все переделывать, а времени-то нет! Дуя на зудящие подушечки пальцев правой руки, левой женщина сноровисто орудовала кисточкой, смазывая угощение маслом. Эх, только бы запах выпечки не разнесся по убежищу, не то весь ее образ холодной стервы полетит к чертям! Хотя пленники-то ютятся в камерах несколькими уровнями ниже, до которых и идти-то приходится минут пять…
Фартук, завязочки которого были бесшумно развязаны подкравшимся учителем, смялся спереди. Гурен вздрогнула, когда ледяные пальцы скользнули по ее шее, снимая кухонную одежку через голову. Она никогда не могла засечь его появление – знала, что придет, готовилась, но явление Орочимару всегда было обставлено с максимальной таинственностью. Вот и сейчас девушка еще не закончила готовить, а сенсей уже проводит шершавым языком по ее шее. Хватает с подноса горячую булку и, обжигаясь и блаженно щурясь, быстро съедает, запивая кофе. В кухню не проникают солнечные лучи – просто неоткуда им взяться в подземном помещении, но появление Орочимару всегда зажигает внутри Гурен радость. Как в детстве, когда она была еще хорошей дочкой, которая старается порадовать маму. Саннин не мама, даже не потому, что мужчина. Он не хвалит ее за исполнительность, только кривит губы в снисходительной усмешке. Впрочем, эта гримаса вполне может сойти за улыбку, если не приглядываться. А если знать Орочимару так хорошо, как ученица, то это растягивание бледных губ приравнивается к одобрению.
***
Большая комната освещается только одним-единственным масляным светильником. Даже светлые тона убранства не могут придать спальне Орочимару домашний вид – все по-прежнему мрачно и неуютно, хоть Гурен и старается придать помещению жилой вид. Но хотя бы тепло, даже жарко. Ей, по крайней мере. Толстое одеяло укрывает их. Девушка хотела бы скинуть его на пол, но знает, что сенсей замерзнет, начнет злиться и ворчать. С одной стороны, соблазн посмотреть на брюзжащего любовника велик, но вот с другой… Капелька пота скатывается от виска к подбородку, чтобы быть слизанной длинным языком. Горячее дыхание Гурен опаляет шею Орочимару, юркий язычок выписывает узоры на белой коже, зубки прикусывают мочку уха, - затем – основание шеи. Ладони ложатся на его плечи, острые ноготки впиваются в мышцы - до крови, до мимолетной боли. И снова пухлые губы скользят от уха к груди, касаются соска, обводят рельеф пресса. Гурен сползает чуть ниже – со стороны выглядит некрасиво, одеяло горбом поднимается в ногах у мужчины – вбирает в рот его плоть, посасывает, отстраняется, чтобы отдышаться, ведь под пуховой защитой так мало кислорода. И снова заглатывает его член, теперь уже полностью, до ощущения, что его яйца бьются о ее подбородок. И опять вынимает, проводит языком по всей длине, уделяет много внимания головке, отодвигая крайнюю плоть и тщательно вылизывая отверстие урерты. Достоинство сенсея твердеет, наливается силой, блестит от слюны ученицы. Девушка смотрит на лицо Саннина и с удовлетворением замечает, что его змеиные глаза закрыты. Из приоткрытых губ невольно вырывается стон-вскрик, когда она сжимает челюсти чуть сильнее, чем того требуется. Таким ее Орочимару все больше походит на обычного человека. И ей это нравится. Нравится, что она имеет какую-то власть над этим сильным мужчиной. Нравится, что только с ней он может позволить себе не играть в «злобного и великого шиноби», а быть самим собой. Вот именно за такие моменты и можно продать дьяволу душу, правда?
Все-таки Гурен откидывает одеяло и, поднявшись чуть выше, целует своего мужчину. Будто в последний раз. Впрочем, так оно и есть: сегодня их последний раз. Целует грубо, оттягивая его нижнюю губу, прокусывая и слизывая кровь. Ее пальцы пропускают шелковистые волосы Саннина, машинально она удивляется тому, что темные пряди такие мягкие, но тяжелые. «Интересно, - проскальзывает мысль, - а когда он будет в моем теле, они останутся прежними? Или же превратятся в такие, как и мои, - жесткие и непослушные?» Вопреки обыкновению, Орочимару не протестует скидыванию одеяла на пол. И тут только девушка замечает, что он наконец-то согрелся: температура его тела стремительно нарастает. А пальцы уже не кажутся такими холодными и костлявыми, когда грубо обхватывают ее за ягодицы и, резко надавив, опускают вниз. Головка члена утыкается во внутреннюю сторону бедра девушки. Гурен усмехается и, двинув попой, сама насаживается на достоинство сенсея. Ее соки помогают сделать введение быстрым, хоть и слегка болезненным – все-таки они уже долго не были вместе. Но женщина ничем не выдает своего дискомфорта, а, откинувшись и положив ладони на грудь Саннина, начинает двигаться: то быстро, то замедляя темп. Иногда она почти не приподнимается, а просто сильно сжимает плоть Орочимару интимными мышцами, иногда – резко двигается вверх, оставляя внутри себя лишь головку, замирает в таком положении на пару секунд – и резко опускается, снова сжимая член учителя в своем лоне. Ладони Орочимару сжимают упругую девичью грудь - больно, но все равно приятно – перемещаются на спину, обхватывают ягодицы. И вот уже сам мужчина задает темп, насаживая Гурен на свой член, поднимая свои бедра, чтобы входить в нее глубже. Саннин рычит, когда ногти девушки начинают царапать его грудь, выписывая что-то на белой коже, растирая капельки выступающей крови. И, оттолкнувшись, перекатывается так, чтобы оказаться сверху. Закидывает ноги ученицы себе на плечи и сам начинает ее кусать. Теперь атаке подвергается спина Орочимару, на которой остаются красные полосы – будто дикую кошку повстречал на пути. Надоело. Шиноби резко убирает руки куноичи, фиксирует их своей ладонью над ее головой. И смотрит в ее полузакрытые глаза, втягивает в рот твердый сосок, когда Гурен, извиваясь, выгибается, подставляя свое тело поцелуям. И обмякает, не в силах больше оттягивать момент эякуляции. Жарко дышит в подушку, не хочет больше двигаться, а только вот так полежать. Но чувствует, как дрожат от напряжения ноги ученицы – приходится откатиться, лечь рядом и обнять доверчиво уткнувшуюся ему в плечо носом Гурен. И все-таки попросить ее накрыть их одеялом. Хотя… может, не стоит напрягать, ведь сегодня последний раз?
***
Он уходит. Одевается, доедает булочки, выпивает остывший кофе и снова уходит. Оставляет ее лежать на смятых и уже несвежих простынях, недоуменно хлопая глазами.
- Орочимару-сама, - она по-кошачьи плавно перетекает в сидячее положение, - Вы уходите? А как же…
- Мне не нужно твое тело, - прерывает он, - по крайней мере, в качестве сосуда. Я нашел тело с Шаринганом.
«А еще не смогу лишить себя тебя… твоих булочек и вкусного кофе. Ведь больше никому не интересны мои предпочтения!» - Но это уже в мыслях, сохраняя на лице безучастную маску.
Гурен непонимающе смотрит в спину удаляющемуся любовнику и, потянувшись, все-таки слезает с кровати. Стягивает постельное белье, чтобы выстирать, отгладить и накрахмалить к следующему его визиту. И вспоминает, что вчера ей доставили новую кулинарную книгу, в которой был рецепт булочек с изюмом. Все-таки нужно научиться их печь, а неудавшимися или подгоревшими плодами экспериментов можно запросто накормить подопытных.
Но Орочимару все равно вернется. Даже если у него уже есть Учиха. И Кабуто. И другие, не менее ценные, кандидаты на место нового тела. Но ведь никто из них не знает, какой кофе любит Саннин, а значит…
- Все-таки правду говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, - констатирует Гурен, листая поваренную книгу.
А если ты уже в сердце, то и «последний» раз легко превращается в «предпоследний». Или вообще «крайний».
Фанфик добавлен 19.03.2014 |
883
Авторизируйтесь, чтобы добавить комментарий!