Здесь и сейчас
Кисаме всегда любил дух сражений, напоенных кровью и мельтешащим страхом. Этот самый дух, дух неравной схватки, поединка с давно известным исходом он бы не спутал никогда и ни с чем. Кисаме любил хруст перебитых позвонков и пронзительное пение стали. Любил одуряюще-опьяняющее чувство победы, любил лениво вытирать окровавленные руки о размотавшиеся бинты Самехады.
Но Хошигаки и подумать не мог, что однажды настанет тот день, когда все это такое до боли привычное и почти необходимое отойдет на задний план. Вмиг сделается ненужным и неважным, до странного непривлекательным.
***
Кисаме с самого начала не нравился этот бой: как бы ни прискорбно было это осознавать, но его противница оказалась явной слабачкой. Постоянно «мазала», отбиваясь от сокрушительных атак слепо, неприцельно и чуть ли не наугад. Хошигаки знал: ее надолго не хватит. Самехада голодно облизнулась длиннющим языком, предвкушая скорую наживу, и предупреждающе ощетинилась – чешуйки заскрежетали с явной угрозой, истерично задвигались вверх-вниз. Кисаме и не собирался утихомиривать свой разбушевавшийся меч: откровенно издеваясь, поймал девчонку за шкирку и со всей дури отшвырнул от себя, напоследок легонько полоснув концом Самехады по бедру…
Заверещала как резаная, прогнулась, скрученная болью.
Секунда – и жалкое, безбожно избитое, истерзанное тельце впечаталось в ближайшее дерево, глухо ударилось о выпирающие из-под земли корни и затихло.
Все. Спеклась.
Кисаме разочарованно, почти горько усмехнулся, закрепил меч за спиной и неспешным шагом направился к своей недавней противнице. Присел на корточки, склонился над ней и оскалился сыто, довольно: девчонка была еще жива, тихонько сопела разбитым носом, судорожно втягивая воздух через запечатанные кровяной коркой ноздри. Лежала, неестественно скрючившись, словно окоченевшая. Не знал бы, что все еще дышит, – подумал бы, что уже давным-давно окочурилась.
Кисаме ни в жизнь не дал бы ей больше шестнадцати лет. Она не была ни красива, ни уж тем более женственна. Худющая, будто бы собранная из невесомых птичьих косточек, – она совершенно не соответствовала его понятиям о женской красоте. Ни пышных сисек, ни длинных ног… Совсем еще ребенок: нескладный и с ног до головы угловатый.
Но было в ней что-то такое, что невольно приковывало взгляд. Что-то неуловимое, еле различимое и почти загадочное. Какое-то странное, не поддающееся осмыслению очарование, буквально заставившее Кисаме смутиться. Оно сквозило и читалось во всем: в крохотных, едва заметных ямочках на ее щеках, в аккуратных приоткрытых губах, в недлинных волосах, смешно прилипших к щекам. Она была слабой, никчемной и одновременно обезоруживающей своей беззащитностью. К девчонке нестерпимо влекло. И не просто влекло – тянуло со страшной силой.
Он толком не знал, зачем схватился когтистыми пальцами за ее узкий подбородок, зачем его сжал… Помнил только, как Сакура резко распахнула глаза и рванулась вперед, сверкнув стиснутыми окровавленными зубами. Замахнулась и всадила заранее припрятанный кунай мечнику в голень, вогнала так глубоко, как могла, - по самую рукоять.
Брызнуло алым, взгляд заволокло яростно-красным. И Кисаме озверел.
- Ах ты, с-сука!
Не помня себя, он мертвой хваткой вцепился девчонке в горло, сомкнул синюшные пальцы на тонкой шее и сдавил со всей дури. Сакура сопротивлялась до последнего: шипела и извивалась, крепко-накрепко вжатая в землю; била обидчика ногами в живот, заезжала с размаху по почкам; царапала-драла его руки до лохмотьев кожи. Но остановился Кисаме, только лишь когда увидел сквозь мутную пелену, как ярко-зеленые радужки ее глаз поблекли и медленно закатились под дрожащие веки…
Не смог.
Отпустил, яростно долбанул лохматым розовым затылком о бугры корней – Сакура тихонько взвыла, зашлась хриплым кашлем, болезненно жмурясь. Хошигаки грязно выругался, дернул из ноги злополучный кунай, отшвырнул его куда подальше – рана тут же расползлась и, сочась, пересекла штанину кровавым росчерком.
Отдышаться – непросто, убрать с лица перманентный злобный оскал – еще сложнее. Кисаме потянулся, схватил девчонку чуть пониже колена, легко и небрежно подволок ее, вяло упирающуюся, к себе.
- Отпусти м-меня. - Чуть слышно, сиплым шепотом. – П-пусти…
Разумеется, он не послушал. Сжал выпуклые коленные чашечки обеими руками, насильно раздвинул упрямо сведенные девичьи ноги и улегся сверху, придавливая своим телом. Сакура слабо дернулась под ним, вскинула побелевшие ладони, бессильно упираясь в широкую, твердую от мускулов грудь мечника.
Этакий бесполезный безмолвный протест.
- Вот только давай без этих бабских фокусов. - Частокол острых акульих зубьев сверкнул у девчонки прямо перед глазами.
Кисаме не мог не заметить, как та поежилась, как зажмурилась обреченно. Резануло, укололо где-то между ребрами. Пусть и не больно, но все равно ощутимо. Тот факт, что он страшен, не был для Хошигаки новостью. Он давно привык ловить на себе опасливые, полные отвращения взгляды, привык к тому, что женщины его боятся.
Осточертело.
Вот и сейчас он лишь глухо скрипнул зубами, сдерживая рвущееся наружу утробное рычание. Сгреб, стиснул запястья девчонки своей огромной ручищей и одним коротким движением рванул ее руки вверх, зафиксировал над головой.
- П-пожалуйста, нет… - почти взмолилась она.
И тогда Кисаме не выдержал. Хлопнул наотмашь по тонким, чуть подрагивающим губам: звонко и с силой. Так и замер, часто дыша, с зависшей в воздухе синей ладонью…
Сакура плакала. Шмыгала вздернутым, перепачканным кровью носом, поджимала и закусывала секунду назад пострадавшие губы. Хошигаки не умел жалеть, а уж тем более сочувствовать или утешать. Но, когда она, украдкой сморгнув слезы, нерешительно подняла на него свои мутно-зеленые, тускло блестящие глаза, сдержаться не смог.
Подался вперед и прижался к ее губам своими. Сухими и обветренными, жесткими и загрубевшими, в колких кусочках кожи – к мягким и податливым, теплым и чуть влажным. Торопливо скользнул горячим языком в чужой рот. Уловил самым краешком затуманенного сознания едва различимый, сдавленный стон и с каким-то странным трепетом, почти волнением почувствовал, как маленькие ладошки осторожно, нерешительно легли на плечи…
И в ту самую секунду Кисаме готов был поклясться, что мир попросту взорвался. Разлетелся на тысячу осколков-частиц.
Он целовал ее, чуть ли не задыхаясь: снова и снова припадал к послушно разомкнутым губам, раз за разом с силой пихал меж них язык, задевая кончиком небо, проходясь по ровным рядам зубов. Руки мечника уже вовсю гладили, сжимали, трогали все, до чего только дотягивались – девчонка ерзала под ним, беспрестанно вздыхала и тихонько постанывала, зачем-то зажимая рот ладонью. И было в этом жесте что-то по-детски стыдливое, но одновременно жутко возбуждающее. Срывающее тормоза и сносящее крышу.
Кисаме казалось, будто она, такая маленькая и хрупкая, вот-вот сломается в его тесных объятиях. Казалось, потеряй он контроль над собой и надави чуть сильнее – непременно сомнет, скомкает ее своими грубыми ручищами. Он не мог и не умел быть нежным, он не знал, что такое ласка по определению.
Но он четко осознавал, что хочет быть лучшим из всех, кто когда-либо был и будет с ней.
Хошигаки кое-как оторвался от нее, румяной до кончиков ушей, изрядно потрепанной и рвано дышащей; нащупал трясущимися пальцами собачку молнии на ее топе, резко дернул вниз – замок щелкнул на прощание и окончательно разошелся. А Кисаме тут же накрыл небольшую, аккуратную грудь рукой, чуть сдавил – в ладонь мягко ткнулась набухшая горошина соска. Сакура приглушенно всхлипнула и выгнулась в спине так, что под кожей проступили округлые дуги ребер. На ее животе блеснул недавний, уже подсохший порез, оставленный Самехадой, и Хошигаки, совершенно не помня себя, принялся его зализывать…
Он сходил с ума. Дурел, чувствуя под собой ее, такую отзывчивую, такую притягательную, но такую неискушенную.
Ее хотелось защищать, ее хотелось учить всему, что знал сам. Учить раз за разом, целенаправленно, методично и желательно как можно дольше и чаще. Ее хотелось долго и упорно завоевывать, брать против воли, по-хозяйски присваивать себе… Да, черт возьми, делать что угодно, лишь бы только обладать ею. Всей, полностью и без остатка.
Юбка Сакуры задралась вверх, лосины треснули, порвались аккурат по боковому шву и так и остались висеть на левой ноге жалкой темно-зеленой тряпкой. Кисаме чертыхнулся сквозь зубы, судорожно пытаясь расстегнуть на себе штаны: руки не слушались, предательски путались, а пальцы и вовсе казались задубевшими, лишенными какой бы то ни было гибкости.
Он всем своим телом ощущал, как ее колотило: грудью, прижатой к ее обнаженной груди; боками, соприкасающимися с внутренней поверхностью ее бедер; и самым низом живота, упирающимся в ее промежность. Там было горячо. Очень. А еще влажно - это чувствовалось даже так, через тонкую ткань белья.
***
Легкое поглаживающее прикосновение чужих пальцев – и Сакура запрокидывает голову, врезаясь затылком в землю, с протяжным стоном выдыхает сжатый, усталый воздух.
- Тише. - Но низкий шепот совсем не успокаивает, а наоборот, только еще больше горячит и без того разгоряченное тело. – Тише…
Девчонка, кажется, его совсем не слышит: мечется по траве и изнемогает, не находя себе места… "Она хочет", - понимает Кисаме. Хочет этого не меньше, чем он сам. Он уже с трудом сдерживается, чтобы не рвануть не ней эти злополучные трусы и не засадить одним-единственным резким движением - сразу и на всю длину. Так было бы намного проще, но, как известно, шиноби не ищут легких путей.
Хошигаки точно не знает, на что похоже безумие. Зато готов поклясться, что сейчас у него совершенно определенно плавится мозг. И ему кажется, что это уже оно, то самое…
Он наспех оттягивает насквозь промокшую ткань ее трусиков, спешно сдвигает их в сторону и снова беззастенчиво трогает. На сей раз уже совсем иначе: липкие, будто бы промасленные складки легко скользят под пальцами мечника. А Сакура задыхается и жалобно хнычет. Так по-девчоночьи хнычет… Слышать это становится попросту невыносимо, но Кисаме до последнего терпит. Аккуратно пропихивает внутрь палец, чуть сгибает его – и этого более чем достаточно, чтобы девчонка инстинктивно приподняла бедра и самоотверженно подалась навстречу. Движения его руки плавны и размеренны: они вовсе не ускоряются – напротив, становятся все медленнее, все неторопливее, пока вовсе не сходят на нет. И чувствуя, как приятная наполненность бесследно пропадает, вновь сменяясь невыносимым ощущением опустошенности, Сакура кое-как приподнимается на сбитых локтях, приоткрывает мутные глаза и умоляюще произносит всего одно слово:
- Пожалуйста.
Второго приглашения Хошигаки не нужно. Он приспускает предусмотрительно расстегнутые брюки, со стоном облегчения высвобождая напряженный, перевитый бугристыми венами член. Сакура стыдливо зажмуривается, когда мечник раздвигает ее ноги шире и снова укладывается сверху, по-собственнически подминая под себя. И опять целует, оттягивает зубами нижнюю губу, покусывая.
Голубовато-серая головка мягко движется вверх и вниз, легко скользя по влажным от смазки складкам. Почти неощутимый нажим – и она тут же ныряет, буквально «вваливается» внутрь…
С мучительным ожиданием, равно как и с нежностями покончено. Кисаме вгоняет быстро и глубоко, почти до упора.
Ему нравится, как Сакура стонет ему прямо в губы, как крепко обнимает его за шею, как гладит спину своими маленькими горячими ладошками. Ему нравится эта шелковая теснота-теплота, обволакивающая и так сладко сжимающая его член; нравится мягкость девичьей груди, прижатой к его собственной. Ему нравится быть с ней и в ней.
Ему безумно нравится сама Сакура.
Характерные развратные шлепки плоти о плоть. Синие когтистые пальцы, судорожно вцепившиеся в худощавые, содрогающиеся от резких толчков бедра. Капля пота, юркой водяной змейкой сбежавшая между плотно сведенных лопаток.
Кисаме точно не помнит, когда именно они начали, как и не помнит, когда все-таки успел потерять над собой всякий контроль. Просчитался, переоценил свои силы, не выдержал и… сорвался.
***
Бесцеремонно, безо всяких предупреждений перевернул Сакуру на живот и поставил на четвереньки. Та лишь пролепетала что-то удивленно, вопросительно, почти испуганно. И все равно послушалась. Безропотно стерпела, когда ее нагнули раком, грубо вжали щекой в траву и снова вставили. Но, когда пропихнули до самой матки, не выдержала – вскрикнула и резко дернулась, рванулась вперед.
- Больно… - выдавила из себя, чуть ли не плача, но, получив очередной глубокий толчок, заплакала уже в голос: - Больно мне! Больно, слышишь?!
И только тогда Хошигаки опомнился. Рывком подался назад, выскальзывая из нее, сгреб Сакуру в охапку и прижал к себе. Усадил ее между своих разведенных ног, неосознанно ткнулся ей в живот твердым, бодро стоящим членом – по белоснежной коже тут же размазалась крохотная полупрозрачная клякса.
Девчонку опять трясло: всю, с ног до головы. И Кисаме опять это отчетливо чувствовал. Он отдал бы все на свете, лишь бы только завершить начатое, довести дело до конца и получить долгожданную разрядку… Но сейчас было куда важнее другое.
Мозолистые синие ладони легли на девичьи плечи. Хошигаки поймал на себе непонимающий, изможденный взгляд, но руки убрать и не подумал – надавил несильно, но настойчиво. И только он уложил Сакуру на спину, как та сразу же попыталась свести ноги, хоть как-то прикрыться… Кисаме, естественно, ей этого не позволил:
- Да ладно тебе, - оскалился лучезарно, - чего я там не видел?
Девчонка уязвленно поджала губы, но смолчала. Хошигаки же тем временем сполз ниже и поудобнее улегся между послушно раздвинутых ног. На всякий случай покрепче вцепился пальцами в девичьи бедра: мало ли, еще вздумает чего…
И только-только, наконец, склонился над ней, только-только хотел коснуться ее губами там, как Сакура нервно заерзала, слабо уперлась ладонью мечнику в лоб, даже не отстраняя (все равно не получилось бы), а просто удерживая на расстоянии.
- Не надо, - шепнула неуверенно, смущенно.
Кисаме в ответ лишь раздраженно фыркнул, схватил девчонку за запястье и без особых усилий убрал ее руку. А в следующую секунду у Сакуры из груди вырвался тихий жалобный всхлип.
Хошигаки недоумевал: он же еще ничего толком не сделал, - всего-то вскользь, едва ощутимо прошелся языком снизу вверх – а она уже вскинулась, выгнулась. Заметалась так, что мечнику пришлось на мгновение оторваться от нее и подтащить ближе…
Все эти выкрутасы начинали его бесить, попросту выводить из себя.
- Да не дергайся ты, бл*дь! – рявкнул разъяренно, но понял, что погорячился и добавил чуть мягче: - Лежи уже спокойно.
Огромная ручища бухнулась Сакуре поперек живота, удерживая. А Кисаме, окончательно растерявший остатки терпения и самообладания, с силой протолкнул влажный от слюны язык в горячее, судорожно сжимающееся нутро…
Это было невыносимо. Он не помнил ничего: ни где он, ни что он делает, ни зачем. Он не помнил самого себя. Все смешалось, потеряло как смысл, так и всякие очертания. И мир резко, в один короткий момент, сузился до крохотных размеров: до этого леса, до этой поляны, до них двоих.
Кисаме целовал, посасывал, проходился языком, тщательно вылизывая, и даже покусывал… Чужие стоны всепоглощающим гулом отдавались в ушах, заставляя безвозвратно, медленно, но верно съезжать с катушек.
Он снова и снова ритмично пихал в нее свои пальцы. Один, два… три? А быть может, он уже разрывал ее изнутри, с остервенением вворачивая всю пятерню?
Хошигаки не знал и почти боялся этого неведения. Ему было чертовски хорошо, но в то же время чертовски плохо. В глазах пугающе темно, а в голове - одуряюще пусто.
И в какой-то момент все закончилось. Попросту оборвалось.
Кисаме, задыхаясь, повалился на спину. А сверху тут же плюхнулось что-то подозрительно теплое, мягкое и… вкусно пахнущее. Он кое-как разлепил глаза, устало сощурился вниз: на его часто вздымающейся груди покоилась лохматая розовая макушка. Сакура точно так же, как и он сам, практически задыхалась, жадно хватая воздух пересохшими губами. Хошигаки не растерялся: осторожно приобнял ее одной рукой, прижал к себе покрепче. Когда она лежала вот так, на нем, то казалась особенно маленькой и хрупкой, еще более беззащитной, чем на самом деле была.
И Кисаме совершенно не хотелось думать о том, что будет дальше. С ними, между ними и вообще…
Он знал наверняка лишь одно: ему определенно нравится этот момент.
Ему нравится быть здесь и сейчас.
Фанфик добавлен 22.08.2013 |
4623
Авторизируйтесь, чтобы добавить комментарий!