Нарисованная свобода
- Сай, дорогой, ты неправильно подбираешь цвета. Тут должна быть тень, а тут… - сколько раз я слышал это – не перечесть.
Художник, талант, подающий надежды молодой самородок. Я потерялся, уже не могу отличить самого себя от того человека, каким меня нарисовали окружающие. Мог ли я в детстве представить, что вот так умру сам в себе, оставив в реальности пустую телесную оболочку? Вряд ли. Тогда я думал, что вырасту самым замечательным, самым талантливым, чтобы родители мной гордились. Они и гордились… до тех пор, пока сами не потеряли меня. Я уже и не помню, когда в последний раз навещал их. Всё моё время заняла работа, рисование, стремление быть лучше, ещё лучше! Я старался не обращать внимания на то, что выбранная профессия мне опротивела, что картины получались мёртвыми, без изюминки, без блеска, без… души. Однако люди всё равно покупали их, хвалили. Конечно, я же модный молодой художник. Мода, имидж – эти два критерия в последнее время управляют нашим безумным миром. И мной.
Я не могу вспомнить, когда потерял душу. Кажется, будто у меня её и не было никогда. Я с трудом могу вспомнить детство, когда все мои чувства были искренними. Сейчас на моём лице фарфоровая маска улыбающегося зверя. На ней уже нарисована дежурная улыбка, дежурное приветливое выражение лица… Мне кажется, что я ненатуральный целиком, будто бы манекен, поставленный на витрине магазина: на меня все смотрят, одобрительно цокают языками и уходят, оставляя тонуть в своём одиночестве. Мне никто не нужен. Никто из них. Эти одинаковые лица, одинаковые люди с одинаковыми жизнями и одинаковыми проблемами. И я равен им. Равенство нулю. Прискорбно.
Я смотрел на пустой холст, сидя в мастерской и не мог выдавить ни мазка. Не мог. Муза давно от меня отвернулась, идеи оставили, а энтузиазм сошёл на нет. Однако мне требовалось работать, чтобы были деньги, чтобы родители гордились…
Усмехнувшись, я макнул кисточку в ярко-голубую краску и сделал первый штрих, который почему-то горечью отозвался внутри. Сжав зубы, я провёл пальцем по свежему мазку, ощущая кожей, насколько он холодный. Как моя душа. Как моё сердце.
Оглядевшись, я наткнулся взглядом на иссиня-чёрную гуашь. Повинуясь какому-то порыву, я схватил баночку, обмакнул туда пальцы и стал спешно размазывать густую краску по холсту. Душой завладело какое-то странное чувство. Отвыкнув от подобных глупостей, мешающих карьере, я даже не сразу распознал, что это муза осторожно постучалась ко мне в сердце. Задыхаясь от прилива радости, я почти полностью закрасил холст черной краской и, отойдя на пару шагов, замер, разглядывая получившееся полотно. Краска легла неровными слоями, будто шрамы на коже. Я сжал руку в кулак, едва услышав, как хлюпнула краска, которой всё ещё были испачканы ладони.
- Чего-то не хватает, - вслух произнёс я, возвращаясь к холсту.
Обмакнув пальцы в тёмно-оранжевую гуашь, я стал беспорядочно возить ими по полотну. Невысохшая чёрная краска смешивалась с оранжевой, создавая мрачное месиво. Нахмурившись, я добавил жёлтой краски, затем ещё красной и фиолетовой. Пальцы дрожали. Дрожала душа от какого-то сладостного привкуса. Я даже, по-моему, улыбался, но не был в этом уверен. Я только чувствовал, как маска на лице трескается, как кожа под ней покрывается мурашками от внезапно холодного воздуха, проникающего внутрь. Как исступлённый, я размазывал гуашь по холсту, добавляя всё новые и новые краски. Мной овладело какое-то безумие, которое невозможно описать словами. Во мне всё кричало, извивалось, заставляя то сжиматься в маленький комок, то задыхаться, то с новыми силами бросаться в бой.
Я потерял счёт времени. Прошёл час, может, день, а может, неделя, но я всё не мог оторваться от своего занятия, шепча пересохшими губами какую-то бессмыслицу, которую и сам не понимал. Мне надо было выплеснуть всё накопившееся, дать себе вдохнуть, выдохнуть, умереть, ожить.
Не знаю, как так получилось, но я потерял сознание. Разбудил меня звонок. С трудом поднявшись, я, стараясь не оглядываться на холст, чтобы не поддаться соблазну и не начать снова творить, подошёл к разрывающемуся телефону.
- Сай? – взволнованный мамин голос мгновенно прогнал дрёму.
Шум в голове постепенно утихал, возвращая мне прежнее состояние полного безразличия ко всему. Маска снова встала на место. Я даже, по-моему, услышал щелчок, с которым она сомкнулась на лице. Усмехнувшись подобной метаморфозе, я прервал затянувшееся молчание:
- Да?
- Дорогой, тебя уже трое суток не слышно. Всё в порядке? – мама заметно успокоилась, убедившись, что со мной всё нормально.
- Да. Я в мастерской. Занят, - я старался придать тону побольше безразличия, чтобы не выдать волнения, охватывавшего меня при воспоминании о картине.
- Понятно. Сынок, мы соскучились. Может, навестишь нас как-нибудь? – надежда, неприкрытая, уязвимая, прозвучала в мамином голосе.
- Я постараюсь… как-нибудь, - сказать ей твёрдое «нет» мне не позволила совесть.
Хотелось сказать о том, что я устал от этого всего: от этой жизни, от этих людей, от этого мира. А ещё хотелось поведать о том, что я создал свой мир, который помещается на небольшом холсте. И этот мир ждёт меня. Ждёт, чтобы я закончил его создание.
- Хорошо, - разочарование. – Мы будем ждать тебя.
Повесив трубку, я, пошатываясь от слабости, побрёл обратно. Есть не хотелось, пить – тоже. Да даже если бы и хотелось, то я не смог бы оторваться от холста. Он притягивал меня, манил, не давал спокойно вдохнуть.
Приблизившись к полотну, я почувствовал уже знакомую дрожь внутри. Муза вновь вернулась, оповестив о своём приходе тихим звоном в голове.
Глаза слезились от недосыпа и усталости. Я потёр их кулаками, ощущая, как от рук пахнет краской и растворителем. Трое суток… Я выпал из этого скучного мира на такой продолжительный срок. Странно, а мне казалось, что прошёл всего час.
Помотав головой, стараясь вернуть уму ясность, я взглянул на холст и обомлел: абсолютно чёрный фон; посреди оранжевая, словно золотая, клетка, внутри которой находился человек. Девушка в тёмно-бордовом платье, которое казалось кровавым полотном, укрывшим хрупкое тело. У неё были светлые, почти белые волосы, которые тяжёло свисали на плечи, почти обнимая их, придавая и без того белой коже почти жемчужное сияние. Пухлые губки были сжаты, словно девушка сдерживала стон, а из ярко-голубых глаз, глядевших на меня, текли крупные красные слёзы.
Я боялся сделать вдох, будто он мог спугнуть эту девушку. Она живая – в этом я был уверен. И с немым укором смотрела на меня, пытаясь что-то сказать. Однако аккуратно прорисованная линия губ была неподвижна.
Стараясь не шуметь, я приблизился на расстояние вытянутой руки. Изображение не пропало, только взгляд у девушки стал ещё более пронзительный, и, казалось, слёзы сейчас в самом деле начнут катиться по фарфорово-белым щекам. Я протянул руку и коснулся кроваво-красной капельки. Краска уже давно высохла, но я всё равно ощутил влагу. Поборов желание стереть пальцем слезу с щеки девушки, я сделал ещё шаг вперёд и обхватил картину двумя руками.
- Ты грустишь. Ты плачешь. Ты в заточении. Ты – моя душа. Ты – моя свобода, - пробормотал я.
Несмотря на всю шизофреничность этих слов, я понимал, что это и есть истина. Изголодавшаяся в заточении разума душа подала голос, который эхом прошёлся по всему телу, застыв в районе сердца. И даже муза вновь посетила меня, чтобы этот знак не остался незамеченным. Говорят, что все художники – сумасшедшие. Да, я такой. В таком сумасшедшем мире невозможно остаться нормальным, как я ни пытался. Я только ещё больше сходил с ума, превращаясь в тех, кого со временем только сильнее ненавидел.
Я обнимал картину и понимал, что вот оно – счастье. Душа пела, расцветая на губах совершенно искренней улыбкой. Внезапно я осознал, что до слёз не хочу возвращаться обратно. В свой мир.
Открыв глаза, я вновь посмотрел на своё творение, удивляясь тому, что выражение лица девушки изменилось: теперь казалось, что она плачет от счастья. Ушло напряжение, ушла мольба. Осталась только благодарность за то, что я понял своим очёрствевшим сердцем этот крик. Я понял его. И принял.
Решение родилось так же внезапно, как и пришедшее трое суток назад вдохновение. Я улыбнулся девушке на картине и пошёл к телефону. Набрав домашний номер, я некоторое время слушал гудки, а затем раздался монотонный голос автоответчика.
- Мам, - начал я, ощущая, как восстановившаяся было маска с громким хрустом лопнула и стала сползать, оголяя нервы, причиняя боль.
Так тяжело чувствовать себя настоящего после стольких лет. Я чувствовал, да, чувствовал! Я мог улыбнуться, мог рассмеяться, ощущая в душе необходимые отклики.
- Мам, прости, но я вряд ли смогу приехать в ближайшее время. Дела-дела – сама понимаешь. Я просто хотел сказать, что люблю вас и надеюсь, что вы всё ещё гордитесь мной. Передай, пожалуйста, отцу мои слова.
Положив трубку, я снова подошёл к картине. Нащупав в кармане зажигалку, – чью-то забытую в моей мастерской дорогую игрушку – я вытащил её на свет и повертел в пальцах. Несомненно, дорогостоящая вещь: золотые бока были инкрустированы настоящими бриллиантами, которые красиво переливались в свете одинокой лампочки, горящей над головой. Это последний привет от надоевшего мира снаружи.
Чиркнув зажигалкой, я зажмурился от яркого всполоха. Огонёк замер, чуть подрагивая от моего взволнованного дыхания. Переведя взгляд на картину, я улыбнулся ей, той, которая олицетворяла собой мою загнанную душу. Мне даже на секунду показалось, что девушка одобрительно кивнула. Хотя, может, это просто пламя немного исказило очертания…
Обмакнув пальцы в растворитель, я поморщился от слегка жгущей боли, затем немного брызнул на картину. По мастерской мгновенно разлетелся резкий запах, наполняя лёгкие едким, отравляющим воздухом. Я подавил желание закашляться и одним неуловимым движением кинул зажигалку в сторону картины. Полотно мгновенно вспыхнуло, озарив комнату дрожащим оранжевым светом. Я чувствовал жар, чувствовал запах дыма, слышал, как краски со стоном испаряются с холста, словно бросая его умирать в одиночестве.
Я сел на стул, стоящий неподалёку, и улыбнулся, глядя на то, как мгновенно загораются шторы, ковёр и всевозможные тряпочки. Я испарюсь, исчезну, оставлю этот мир загибаться. А в том, что он умрёт, я не сомневался. Просто не хочу участвовать в этом, хочу свободы.
Жар достиг своего пика. Я уже чувствовал, как языки пламени нетерпеливо лизнули мою щёку, оставляя мгновенно вздувшийся волдырь. Однако я, превозмогая боль, всё равно улыбался. Я так соскучился по этому чувству… Я так соскучился по себе.
Чуть повернув голову, я с некоторой долей удивления обнаружил, что мой рукав жадно пожирает огонь. Странно, но на этот раз боли я не чувствовал. Где-то сзади шумно обрушилась лестница. Моя мастерская с громким стоном умирала вместе со мной. Мой маленький мир. Моя маленькая свобода. Ты так близко… Я даже могу коснуться тебя…
Уже лёжа на полу, чувствуя, как душа отделяется от обугленных останков, я всё равно улыбался. Я возвращаюсь к себе, в свой мир, который нарисовал, стремясь к свободе.
Фанфик добавлен 08.09.2011 |
1272
0
