Нарисуем безразличие, как оттенок любви...

Не стремитесь к недосягаемому. Нельзя стать ветром, невозможно коснуться солнца, неосуществимо раствориться в воде, нереально ухватить облака, но возможно спасти чью-то душу…

31 августа – последний день лета и открытие моей галереи в одном из районов Токио. Кажется, все, к чему я стремился, исполнилось в мои скромные двадцать восемь лет, печально, не так ли? Вы, верно, не разделите моей грусти, не видя белых пятен на картине моей жизни… Что ж, я попробую вам рассказать историю нескольких моих картин, потрясших, буду скромен, мир. И тогда, возможно, вы поймете, как страдает одинокий художник.
Я научился рисовать раньше, чем писать и читать. Меня называли одаренным ребенком, хотя тогда я еще не понимал, чем мой талант привлекает людей. Если некоторые пишут стихи, песни, рассказы, играют на музыкальных инструментах, то я выражал свои эмоции и чувства на белоснежных листах альбома. Это был мой собственный способ самовыражения, так как я почти не общался с людьми, предпочитая изучать их поведение на расстоянии и фиксировать наблюдения в виде незатейливых рисунков. Мне казалось, я видел то, чего другие не замечают. Так, грустная девушка у фонтана превращалась в сказочную принцессу, прогуливающуюся вдоль цветущей аллеи, а учитель по самообороне принимал образ цербера с горящими красными глазами и устрашающими клыками. Так, я мог узнавать о людях все, что, по их мнению, они тщательно скрывали; их жалкие маски срывались с устоявшегося места, обнажая искренность непорочных грез.
Я старался рисовать не просто ассоциации, возникающие при виде какого-то человека, а стремился выделить определенное качество этой личности через мимику лица, постановление тела, либо привить изображаемому персонажу незначительный жест, в коем умудренный человек обязательно сможет рассмотреть важную деталь рисунка.
Однако, уже будучи постарше, я стал замечать, что слишком выделяюсь в обществе. У меня не было друзей и секретов, которые я мог бы им доверить, я не испытывал даже легкой симпатии к девушкам, что так часто пытались приобщить меня к своей компании, казалось, я был влюблен лишь в кисти, многочисленные краски и незапятнанный холст. Мне вообще было немного неуютно в этой эпохе, мне интересны были совершенно иные развлечения, нежели моим сверстникам.
Я рос без родителей в маленьком городке ***, меня воспитывал мой дед – очень мудрый человек, знающий о людях все, насколько это возможно. Однажды он сказал мне фразу, которая надолго засела у меня в голове, заставив всерьез задуматься о будущем: «Когда ты нарисуешь все существующие чувства и эмоции, тебе станет скучно жить. Ты будешь видеть людей в черно-белых тонах и, лишь встретив равного себе, сможешь вернуть краски в свой мир». Это больше звучало, как пророчество, и я не мог не придать этому значения. Для себя я решил, что когда передам все человеческие ощущения через кисти и краски, то изображу безразличие, списанное с себя. Ведь кому, как не мне, было известно это чувство? Да-да, я понял, что не умею испытывать любовь, искренне радоваться обыденным вещам и по-настоящему ценить, что имею. Но как я ни пытался нарисовать себя, мне это не удавалось, а может, я просто понимал, что, нарисовав безразличие, буду жить в бесцветном мире, где каждый день, как черно-белое кино.
Мне шел девятнадцатый год, когда я встретил ее – идеал, перевернувший мое воображение, взбудораживший фантазию и открывший неизведанные доселе чувства.

Единственное, что могло поднять меня с кровати в шесть часов утра после бессонной ночи – это дикая любовь к ранним прогулкам по улицам пробуждающегося города, когда первые лучи теплого майского солнца нежно ласкают кожу, даря телу умиротворение и непоколебимое чувство спокойствия и защищенности. Неспешно шагая по старой мостовой, можно было разглядеть, как оживают сады под звонкие трели дивных пичуг, которым также не спалось в это чудное утро, наполненное ароматами распустившихся цветов. Свежесть и колкая прохлада бодрили лучше крепкого кофе, от чего казалось, что и не было бессонницы, оставившей на бледном лице напоминание о своей важной персоне. Прохаживаясь мимо сувенирных магазинчиков, я обнаружил новую вывеску, которой раньше не замечал. Наконец, отреставрировали цветочный магазин, и я не мог пройти, не купив какой-нибудь цветок, чтобы разбавить унылую обстановку своей квартиры.
Внутри все было обставлено просто, но необычайно уютно, а отсутствие духоты и смешения приторно сладких запахов не могло не радовать. За прилавком сидела девушка, чуть склонившись над маленькой книжонкой. Голубые глаза-льдинки быстро перескакивали со строчки на строчку, аккуратный пальчик был приложен к тонким губам, что время от времени подрагивали в усмешке, прямые белокурые волосы были собраны в высокий хвост и лишь косая челка, выбившаяся из прически, обрамляла с одной стороны милое личико.
Как истинный художник, я не мог противостоять своей маленькой прихоти запечатлеть эту ангельскую картину и, достав блокнот и карандаш, резкими движениями кисти стал делать набросок.
- Вы либо покупайте что-то, либо уходите, - не отрываясь от книги, мелодично произнесла она.
- Вообще-то, мне нужен совет, - продолжая рисовать, отозвался я. - Хотелось бы приобрести цветок, который радовал бы меня своими пестрыми лепестками по утрам.
- Могу предложить орхидею. Непривередливое растение, к тому же красивое.
- Нет-нет, с ней я распрощался на прошлой неделе. Долго она у меня не продержалась - неподходящая атмосфера, - улыбаясь одной из моих фальшивых улыбок, ответил я. – А как насчет вон того цветка?
- У вас хороший вкус. Это китайская роза, но она требует особого ухода и трепетного обращения. Я не могу доверить ее убийце неприхотливой орхидеи! – лукаво усмехнулась девушка.
- Это все жуткая атмосфера моей квартиры! Думаю, с розой я справлюсь, а если Вы не верите мне, то можете в любой момент заходить ко мне на чай, дабы убедиться в целостности и сохранности вашей подопечной.
- Тогда без вопросов, она ваша! – хохотнула голубоглазая, протянув небольшой горшок с цветком. Я же в ответ расплатился и отдал листок с ее портретом, а так же своим адресом под картинкой, и пока моя новая знакомая с интересом его изучала, я быстро прошмыгнул к выходу, продолжив свое путешествие с необычайно хорошим настроением.
Прошло около недели,а может, чуть меньше, прежде чем я снова увиделся с цветочницей. К тому времени я так погряз в работе, что уже позабыл и про розу, и про кокетливую блондинку. Мне приходилось зарабатывать на жизнь, рисуя мангу, которую мой редактор переправлял в Токио, где она расходилась в считанные дни. Работа малоприбыльная, но так как жил я один, мне этого вполне хватало и даже кое-что оставалось. Многочисленные гонорары я откладывал, поскольку лелеял мечту открыть собственную галерею, когда Слава соблаговолит посмотреть в мою сторону.
Вот в один из таких суровых будней мой голубоглазый идеал решил навестить заработавшегося художника. Услышав противный звонок, оповещающий о прибытии гостей, я лениво встал с дивана, судорожно соображая, кому мог понадобиться и зачем, и поплелся к двери, попутно осмотрев себя в зеркале и сделав неутешающие выводы. Взъерошенные волосы, которые давно уже позабыли, как выглядит расческа и какого это оказаться под ее гребешками, чересчур бледная кожа и впалые щеки, казалось на лице остались лишь глаза, нос и скулы. В принципе, всему есть объяснение! Я часто забывал есть, с головой погружаясь в рисование, а расческа была утеряна при неведомых обстоятельствах. Впрочем, кому какое дело, как я выгляжу?
- Здравствуй! Знаешь, у меня во второй половине дня выходной, и я вспомнила, что обещала наведаться, но я вижу, ты не настроен принимать гостей, так что, наверно, я пойду… - тараторила девушка, оглядывая меня с ног до головы.
- Нет, что ты, проходи. У меня малость неубрано, да и обещанный чай закончился, но я могу угостить тебя хлопьями, правда без молока, - пройдя на кухню и осмотрев пустой холодильник, оповестил цветочницу.
- Ты, конечно, извини, но твое «малость неубрано» превзошло все мои ожидания! У тебя же здесь все вверх дном, дышать нечем, хоть бы пыль изредка протирал! Ничего, что я на «ты»? – уточнила блондинка и, получив мой одобрительный кивок, стала пробираться в глубь комнаты. – Я не представилась тогда. Меня зовут Яманако Ино, я недавно перебралась в этот город в поисках тишины и спокойствия, но у меня еще будет время рассказать о себе, сейчас меня интересуют только два вопроса: «Как мне тебя величать?» и «Как ты относишься к уборке и сытному ужину?».
- Первое – у меня нет фамилии, поэтому для всех я просто Сай. Второе – к сытному ужину я отношусь намного положительнее, нежели к уборке, но в данной ситуации приветствуются оба варианта, - сделав глубокую затяжку, ответил я.
- Ты куришь? – смешно поморщив носик, удивилась Ино, на что я лишь пожал плечами, ответив:
- Не без этого.
- Твое дело, но помни – это вредно и губительно! Впрочем, люди привыкли усложнять себе жизнь, чего уж там о курении говорить… Но ты меня с толку не сбивай! Сейчас я иду за продуктами, а ты постараешься навести здесь божеский вид и именно постараешься, а не переложишь вещи с одного стула на другой! – с важным видом отчаянной домохозяйки заявила гостья и уже у самого выхода крикнула что-то вроде «Не благодари!». Сейчас она напоминала мне неугомонного чертика – абсолютная противоположность той задумчивой барышни, что знает толк в цветах. Но и в этом образе Яманако Ино была мне крайне симпатична, хотя бы потому, что выражение ее лица менялось с невероятной скоростью, и часто я не мог предугадать, как она поведет себя дальше и чем меня удивит. Она была одной из тех немногих ненавязчивых личностей, которые легко воспринимались мной и впоследствии становились кем-то вроде опоры и поддержки, хотя в этом я нуждался крайне редко, если вообще нуждался. Люди повесили на меня ярлык эгоиста, хотя в душе я обыкновенный человек со своими тараканами в голове и скелетами в шкафу, и в общении нуждаюсь, разве что чуть меньше остальных, в силу своей скрытности.
Наведя порядок, по крайней мере, до прихода Ино, я думал, что это порядок, мне пришлось перебраться на кухню и разгребать еще и там завалы полупустых коробок из-под хлопьев и полуфабрикатов, дабы освободить место для приготовления пищи. Вскоре вернулась голубоглазая с полными пакетами продуктов, специй, напитков и прочих вкусностей, от которых мой желудок сжимался в предсмертных конвульсиях, требуя милостыню у хозяина в виде (хотя бы!) корочки свежеиспеченного хлеба, чей аромат заполнил каждый миллиметр квартиры.
Приготовление ужина немного затянулось, однако для меня это время, на удивление, было неощутимым. Я и не заметил, как стемнело за окном, а всему виной был живой разговор с этой чересчур болтливой особой, которая не замолкала ни на минуту, рассказывая о своих любовных похождениях и забавных моментах из жизни друзей. Не скрою, мне нравилось такое общение, мы рассуждали о высоких чувствах и обговаривали обыденные вещи, делились взглядами на жизнь и объясняли, почему отдаем предпочтение тому или иному блюду и способу его приготовления. Я и не знал, что в компании может быть так уютно и весело, моей гостье даже удалось несколько раз рассмешить меня! Наверно, я впервые слышал свой смех, такой неподдельный, искренний… Смех, рожденный задорной шуткой славного собеседника. Но все хорошее когда-нибудь кончается, вот и наш вечер подошел к концу, оставив после себя приятные воспоминания и чувство сытости.
- Я так и не посмотрела, поливаешь ли ты розу… - грустно подметила Яманако, стоя на пороге своего дома, обвитого лозами винограда.
- Тогда тебе стоит прийти послезавтра, иначе твоя роза последует за орхидеей. Завтра я постараюсь дорисовать мангу и отдать ее редактору, а потом, возможно, у меня будет недельный отпуск.
- Отпуск – это хорошо, но объясни мне, почему ты не поливаешь цветы? Зачем их тогда покупать? – недоумевала блондинка.
- Я ценю мимолетную красоту, - задумчиво ответил я.
- Красота и так мимолетна. Как и все в этом мире, ее нужно подпитывать до тех пор, пока это возможно, - с укором глядя на меня, пояснила Ино.
- Возможно, - улыбнулся я. – Спасибо за вечер, мой очаровательный ангел, – чмокнув цветочницу в лоб и помахав на прощание, я устремился домой, где меня ждала с распростертыми объятиями уютная кровать и еще теплые остатки ужина.
Жизнь текла своим чередом, я получил обещанный отпуск и посвятил почти все свободное время цветочнице. Она превозносила в мою жизнь что-то экзотическое на вид и пикантное на вкус, удивляя своей манерой поведения и потрясающим талантом говорливости. Однако еще больше, чем раньше я заинтересовался безразличием, которое так хотел списать с себя. Мне не удавалось изобразить то, что я так отчетливо видел в зеркале раньше.
- Ино, это безразличие? – повернув холст к девушке, удобно расположившейся на кровати, задал вопрос я.
- Нет. Это полотно, измазанное белой краской, - скептически оглядев «картину», произнесла Яманако.
- Но ведь белый цвет пуст, он ничего не выражает, как безразличие… Вот представь, что ты художник, и взгляни на картину творчески, что ты видишь?
- Сай…
- М?
- Я вижу белую краску на белом холсте, и это не безразличие, а дурь какая-то, - окончательно убила во мне надежду блондинка.
- Да? – с сомнением уточняю, не в силах принять правду.
- Уверена в этом, - ее улыбка… я стал зависим от нее! Каждый раз я открываю в образе этой красавицы совершенно незнакомую мне деталь. Слишком красива, слишком идеальна для этого мира. Чужая… Я до сих пор не мог понять своих чувств к ней. Это не любовь. Скорее нужда. Ведь она – это единственное, что имеет цвет, а значит, имеет значение для меня.
- Ты не нарисуешь безразличие, - серьезно взглянула на меня цветочница и, не дожидаясь вопроса, продолжила: - Безразличие – это смерть.
Я всерьез задумался над ее словами, не понимая смысла сказанного. Либо это ключ к исполнению моей мечты, либо пустой звук – глупое предположение, первое, что пришло на ум.
- Забудь, - фальшивая улыбка. – Лучше я нарисую тебя. Возьми с тумбочки какую-нибудь книгу и сделай вид, что читаешь.
- Здесь только порно-журналы, ты хочешь изобразить меня с этим? – смешно приподняв брови, помахала она прессой.
- Это не порно-журнал, это…
- Не пытайся, Сай, другого названия ему еще не придумали, - с укором косясь на меня, подметила Ино. – Ладно, заменишь его энциклопедией, например, бабочек…
- Договорились.

- Сай! Я же просила заменить энциклопедией! Это отвратительно! – визжала девушка по прошествии часа, атакуя меня подушкой.

Два года, а может, и больше мы прожили в гражданском браке; не задумывались о будущем, не строили планов, жили настоящим, не заглядывая в прошлое и не стремясь узнать, что ждет впереди. Ино часто уезжала в командировки, оставляя меня на растерзание работе. В такие дни мне было действительно не по себе, будто окружающая среда медленно, но верно съедала меня, рутинная жизнь затягивала в бездну монотонности – мира, где краски уже давно выцвели…
Одна из таких поездок моей цветочницы увенчалась горем. Я не имел привычки беспокоить по пустякам хозяина магазина, в котором она работала, но что-то в этот раз заставило меня это сделать. И то, что он мне сообщил, повергло меня в шок:
- Как? Ты разве не знаешь? Она в тяжелом состоянии, и сейчас болезнь набрала обороты. Врач сказал, что она доживает последние дни… - тяжело вздохнув, сообщил роковую новость хозяин.
- Но ведь она уезжала на заработки! Как такое могло случиться?
- Мальчик мой, - тихо произнес мужчина, как бы собираясь с духом, – она ездила на экспериментальное лечение в Токио. Какие бы последствия не сулил этот отчаянный поступок, Ино просила тебе не говорить ни слова. Но сейчас скрывать что-либо просто глупо…
Что-то внутри оборвалось. Я никогда еще ранее не испытывал такой боли, душевного уничтожения, когда все становится таким несущественным, когда в голове крутятся вопросы, легче умереть, нежели набраться смелости и узнать ответы. Время, потребовавшееся, чтобы преодолеть лестницу, ведущую в ее комнату, казалось беспощадным врагом, что словно кат нависал над моей опустошенной душой, готовый в любой момент оборвать жизнь никчемного художника. Почему все так?! Что будет дальше? Что же там впереди, какие несчастья поджидают за следующим поворотом в никуда?!
Тело трепетало, сотрясаясь мелкой дрожью; как непривычно было так четко ощущать биение собственного сердца, пропускающего порой удар, замирающего на секунду и оживающего в диком танце, подпитывающимся адреналином. Тенью проскользнув в тускло освещенную комнату, я замер подле кровати цветочницы. Я не знал эту полумертвую женщину с лицом, искаженным гримасой боли… Пустой взгляд теперь мутных, так любимых когда-то мною, глаз не выражал и толики тех эмоций, что я привык видеть в небесной лазури ее очей. С пересохших губ слетел хриплый стон, заставивший встрепенуться, будто от долгого сна.
- Почему ты не сказала?
- А разве я могла? – прошептала Яманако, выражая удивление, насколько это позволяло ее положение. – Врачи обещали максимум пять лет, я выбрала риск, оставила друзей и близких в Токио и переехала сюда, чтобы умереть в одиночестве, избавив тем самым дорогих сердцу людей от боли и переживаний, – было видно, с каким трудом девушке давалось каждое слово. Она была слишком ослаблена для таких разговоров, как душевно, так и физически. – Под видом рабочих поездок я проходила лечение, все было хорошо, но в этот раз организм полностью отверг лекарство, более того, оно подействовало, как яд. Мне жаль, что все так вышло, - по ее щеке скатилась соленая жемчужинка, оставив после себя мокрую дорожку к уголку глаза. – Я не хотела привязывать к себе кого-то, пыталась оградиться от людей, но ты… Ты вселил в меня надежду, заставил дерзнуть. И я ни о чем не жалею! Ты подарил мне два года счастья. С тобой я забывала обо всем, избавляясь на время от страха перед болезнью, - почему-то ее слова душили меня… Она любит, умирает, но любит, а я… Я просто привязался к ней, но это не любовь, она – мой наркотик, наши отношения – моя зависимость. Гадко от самого себя, противно… Бессилие вонзает раскаленные иглы в остатки совести, в которой я так редко нуждался. – Знаешь, а я помогу тебе нарисовать безразличие.
- Как? – даже в этой ситуации я не постыдился задать столь глупый вопрос.
- Просто рисуй. Мне больно, я почти не вижу и, вскоре, не буду слышать. Жизнь во мне угасла, тело пытается бороться. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю… - цветочница нервно облизнула губы, издав еще один хриплый вздох.
- Ты не умрешь, - грубо произнес я, сжав кулаки.
- Безразличие – это оттенок любви, - продолжала голубоглазая, не обращая внимания на мои отрицания. – Не было бы безразличия – не было бы и стремления покорить, достигнуть цели, а не было бы этого – и любовь была бы пустым, ненужным чувством. Нарисуй это, наконец… - еще одна слеза скатилась на подушку, как знак душевных терзаний девушки. Я провел пальцем по ее щеке, не желая расставаться с той, которой живу, но теперь все изменилось… Вжимаясь в подушку, Ино четко дала понять, что не потерпит более от меня никаких ласк. Я никогда не пытался ее обманывать, говоря о своих чувствах, но сейчас она устала любить за двоих. – Я одной ногой на том свете, поторопись… Я поняла, что ты влюблен лишь в себя, свои картины, и тебе никто не нужен кроме них…
- Да.
Знал ли я, какую боль приношу? Знал. Не хотел признавать, но я был заворожен тем, как она умирает, тем, сколько эмоций она переживала и вкладывала в каждое слово. Я бы нарисовал десяток картин, изображающих ее мучения. Люблю… Но не ее, а лишь чувства, которые так ярко переплетаются во всем ее естестве. Может, потому что сам никогда такого не испытывал; больно было потерять идеал, с которого были списаны все человеческие эмоции…
Она умерла тихо, под звуки шуршания кисточки. Но перед этим, словно в горячке, она шептала слова благодарности, но за что? Я убил в ней любовь, отнял надежду, дабы заполучить желаемое – картину, что завершала мою коллекцию и сулила мне одиночество. Прощай, мой идеал. Увяла вместе с розой, отняла уют в квартире и покой в душе, забрала краски и оставила лишь боль да черно-белую тоску…
Хозяин в тот же вечер отсчитал мне приличную сумму денег, но я отказался организовывать похороны. Мое дело закончено – собрание пополнила одна из самых мрачных и любимых мною картин. Теперь я мог вернуться в Токио.
Странно, но не было чувства, будто я потерял близкого человека, абсолютный ноль. Мне просто не хватало ее. В моих воспоминаниях она жила прекрасным цветком, манящим вкусить сладкий аромат весны, дарящим упоительные минуты, сладострастные мгновения бурлящей жизни…

- Что-то не так? – уточнил я, приблизившись к молодой особе, пристально вглядывающейся в ту самую картину, получившую название «Безразличие».
- Это ведь одна и та же девушка, - подвела итог барышня. – На этой картине она умирает…
Не могу сказать, что я был приятно удивлен ее выводу. Никто до этой розововолосой незнакомки не узнавал на картине цветочницу, настолько страшно преобразила ее болезнь.
- Верно, - я снова взглянул на измученное лицо, которое так въелось в память, часто не давая уснуть.
- Безразличие – оттенок любви. А вы знаете, как их много? Не счесть! Вам жизни не хватит, чтобы все нарисовать! – с вызовом произнесла гостья галереи, повернувшись ко мне лицом. Я опешил… И даже не от слов, которые когда-то слышал от Яманако, а от до боли знакомых черт лица. В глазах плясала молодая зелень, а белоснежные зубы обрамлял аккуратный ротик с чуть пухлыми губками, похожий я когда-то так любил покрывать поцелуями. Лишь на мгновение я увидел в этой девушке образ моей красавицы, но, видно, это одинокий художник медленно сходит с ума… Но тогда откуда ей знакома эта фраза? Переселение душ – бредни наших прадедов. Если только она не мой ангел…
- Она была равной тебе. И ты любил, но по-своему, она это знала и простила… - шепнула зеленоглазая, чуть заметно улыбнувшись.
Для меня настал тот момент, когда ты открываешь для себя сенсацию, понимая насколько глупы ошибки, совершенные в молодости, когда приходит сожаление и страх перед будущим.
- Кто ты? – только и спросил я.
Девушка грустно ухмыльнулась, давая понять, что у нее есть своя история, не менее печальная и опустошающая.
- Неважно, кто я. Главное – кто ты. Кем ты был и кем ты стал?
Казалось, эта девушка знала обо мне что-то, о чем я уж давно забыл. Чувство дежавю – укол в сердце. Неужели я нашел новый идеал? Нет… Ошибок прошлого я не повторю. Почему не стать, как все в свои «под тридцатник»? Почему не дать отпор самому себе? Теперь я понимаю, что хотел сказать мне дед. Он просто знал, что моему одиночеству когда-нибудь придет конец, сухость холостяцкой жизни сменится на заботу о ближнем, о девушке, чья прозрачная душа превознесет в мою жизнь радугу любви. А я все искал того равного себе противника, который заставит меня почувствовать дух соперничества, как же я был глуп…
- Я вижу, вы задумались над моими словами? Не стоит. Я уже давно потеряла контроль над своими беспорядочными мыслями, и все чаще они стали вырываться наружу. Не принимайте это близко к сердцу, - снова улыбка, что безмолвно просит прощения. – Как мне поступить, чтобы загладить свое бестактное поведение?
Сейчас зеленоглазая больше не походила на божественное видение, так напоминающее мою цветочницу. Но что-то в этих ясных изумрудах меня манило, все больше околдовывало с каждой минутой; глаза, теперь уже опытной кошки, светились добродушием, и лишь чуть заметные горечь и обида говорили о боли, перенесенной в прошлом, о любви, не разделенной тем единственным, кому она искренне улыбалась.
- Есть кое-что… - заговорчески начал я. – Вы обязаны поужинать со мной, а иначе я буду очень зол.
- В таком случае, - лукаво хохотнула моя новая знакомая, – вот моя визитка. Буду рада составить вам компанию. – Когда она уходила, я подметил, что даже походка у этой барышни особенная – бесшумные шаги и грация во всей ее стати вызывали у меня лишь немое восхищение.
Сколько я еще пробыл в галерее - не знаю. Гости уж давно разбрелись по домам, предварительно еще раз поздравив меня с открытием, а я все шагал по безлюдным коридорам, всматриваясь в лица своего ангела, явившегося десять лет назад, как дар судьбы, и так же быстро покинувшего глупого художника. Почему я ее не удержал? Почему так легко отпустил, чтобы потом вспоминать живые глаза и милую улыбку, манящий аромат волос и шелк белоснежной кожи? Ведь правду говорят – страшнее безразличия нет ничего!
Посреди галереи располагался круглый стол ручной работы, на котором были разбросаны альбомные листы со старыми набросками и незаконченными рисунками. На одном из них были изображены ее глаза - родные, бездонные, но лишенные цвета… Рука потянулась в карман пиджака за источником искусственного огонька и, не прошло и минуты, как яркие языки пламени все с большим задором стали подлизывать уголок бумаги, оставляя за собой черный краешек. Отбросив горящий лист в общую груду эскизов, я размеренным шагом направился к выходу.
Да пошло все к черту… Я проиграл.
Никогда более я не возьму кисти в руки, ни за что не смешаю краски, они убили во мне человека, а я убил её – мою бесценную розу…