Прощальный вздох Тэнсая. Часть I. Глава II.
Поход к Хокаге с отчётом о миссии выдался далеко не таким удачным, как хотелось бы Саске.
Хирузен несколько раз переспрашивал одни и те же вещи, что было совсем ему не свойственно. То, что на миссии погиб почти весь отряд, особенно сильно его встревожило и заставило изрядно беспокоиться.
С самого утра в резиденции была суматоха из-за этого случая, и Саске готов был поклясться, что теперь старейшины не упустят возможности лишний раз показать свою открытую неприязнь к клану Учиха. Даже несмотря на то, что капитаном был не Саске, а кто-то из джонинов, сам факт того, что тот умер, а он нет – заставлял верхушку деревни презрительно кривить губы.
Клан Учиха боялись. Саске знал это благодаря многочисленным взглядам и разговорам. Казалось, что беспричинного страха у людей просто не должно быть, даже невозможно – но нет; жители деревни почти не скрывали свой трепет вперемешку с восхищением, только и делая, что благоговейно беседуя друг с другом о том, как они все хорошо живут благодаря сильным и бесстрашным Учихам.
От Саске всё старались скрыть, опасаясь, что, узнав правду, он потеряет голову от злости и сделает непоправимую ошибку. В гневе он был пугающим, неимоверно напоминая этим своего отца. Тем не менее, Саске сам узнавал всю информацию, что его интересовала, и как бы родители с братом не старались скрыть что-либо, ему давным-давно было известно, что Коноха враждует с его кланом, а с каждым годом их ненависть друг к другу усиливалась.
После того, как их вытеснили за пределы селения, заставив жить на окраине, стало понятно, что это окончательная точка в их компромиссных отношениях. Их не любили, боялись, презирали, завидовали их силе. Страх и ненависть подтолкнула Коноху на роковую ошибку. На дискриминацию клана, который в своё время участвовал в создании деревни.
Они – отцы-прародители, они – настоящие главы и правители, достойные шиноби и сильнейшие защитники. Именно они, а не те бездари, что сейчас вальяжно рассиживаются в кабинетах и считают, что, получив незаслуженное положение, имеют право командовать и отдавать приказы им — Учихам! И смех и грех, как так вообще могло произойти? Как это могло вылиться в пассивный конфликт?
Саске чувствовал нутром, что ещё чуть-чуть – и случится то, чего в глубине души все боятся. Гражданская война с реками крови, бесчисленными трупами, ужасными разрушениями и полным упадком как деревни, так и страны. Этой слабостью обязательно воспользуются другие, чтобы наконец разбить в пух и прах страну Огня, разделить её земли между собой и навсегда забыть, что пятая страна с таким названием вообще когда-либо существовала.
Наступи такая ситуация, Саске, ни секунды не сомневаясь, принял бы сторону клана. Его рука бы не дрогнула, если бы пришлось пожертвовать людьми ради достижения мира и справедливости, о которых говорил отец на клановых собраниях.
Саске там был не больше двух раз, но после того, как Итачи вмешался и сказал, что ему на таких мероприятиях делать нечего, больше не ходил. Брат старался его отгородить от всего, что творится между кланом и деревней. То ли чтобы защитить, то ли потому что боялся, что Саске не станет закрывать глаза на пренебрежение, которым старейшины одаривают их клан; то ли ещё были причины, но какие именно — понятия он не имел. Беседовать с Итачи на эту тему оказалось бесполезным — никаких объяснений добиться не получилось. Только красноречивый взгляд, говорящий о том, что Саске, как и всегда, ничего не касается.
Это забота старших — решать проблемы и справляться с ними, не вмешивая младших. Так, кажется, отвечал Итачи.
Несмотря на то, что Итачи всегда использовали, поручая грязную работу и отправляя на задания, где можно было расстаться с жизнью, он оставался полностью преданным деревне, любил её и всячески оберегал, о чём неоднократно говорил. Такого тёплого чувства по отношению к клану у него не было.
Казалось, само наличие семьи его тяготило. Итачи редко проводил время в семейном кругу: на семейных мероприятиях и званых вечерах появлялся нечасто, никогда не задерживался надолго, стараясь как можно быстрее избавить себя от нежеланного общества.
Такое поведение зачастую являлось причиной его ссор с отцом. Фугаку считал, что наследник не должен пренебрегать обществом, которым в будущем будет управлять; Итачи же полагал, что это пустая трата драгоценного времени, которого и так всегда мало.
Камень преткновения — чрезмерное равнодушие старшего сына ко всему, что связано с кланом. Если бы его вдруг не стало, Итачи даже не заметил бы изменений, а возможно, он бы сам мог стать причиной, по которой клан Учиха перестал бы существовать.
Саске испугался этой мысли. Он не хотел и думать, что Итачи способен поднять руку на соклановцев, на мать и отца, на своего младшего брата. Стать предателем. Убить близких.
А считает ли их близкими Итачи? Дороги ли они ему?
Может, он действительно настолько устал от вечных требований и контроля клана, что решится вырезать их всех, как безродных собак? Неужели он сделает выбор в пользу Конохи, отдавая предпочтение ей, а не своему клану, домашнему очагу и семье?
Саске на минуту стало стыдно, что он сомневается в брате, что допускает такие мысли, он был готов проклинать себя за это.
Итачи никогда бы так не поступил. Он никогда бы не предал свой клан, не пошёл бы на поводу у Конохи. Чем чаще это повторял про себя Саске, тем больше убеждался, что безгранично доверяет Итачи.
Он верил, что брат не оставит его, что всегда будет рядом. Что никогда не предаст, что Итачи будет с ним несмотря ни на что.
Меньше всего Саске хотелось думать, что их жизненные пути однажды разойдутся, что жизнь заставит их противостоять друг другу, утерять связь и перестать быть теми, кем являются сейчас — братьями.
Но если это предначертано им судьбой, то ни о каком принятии этого факта не будет идти и речи. Примирение — самый последний вариант, о котором подумал Саске. Первый же — бороться со всеми трудностями, которые могли поджидать их в будущем.
Несмотря ни на что братья останутся вместе, они пойдут наперекор всему, что будет заставлять их отречься друг от друга.
Саске отчаянно хотелось в это верить.
***
— Что я могу сказать... Вы ещё легко отделались, — Какаши-сенсей почесал затылок, смотря на возбужденного Наруто, собирающегося что-то ответить, но, тут же перебив его, продолжил, — Честно говоря, вас должны были допросить, после чего не пускать на миссии определённое время, но Хокаге дал вам очередное задание без допросов и наказаний, ограничившись беседой и вашим обещанием, что такого больше не повторится. Всё прямо как в лучших детских сказках, где история волшебным образом заканчивается благополучно. Как считаете?
В таверне пахло рыбным бульоном и жареными овощами. Табачный туман стоял плотной завесой, через которую почти ничего не было видно.
Почему Какаши-сенсей выбрал именно это место для посиделок — никто не понял. Наруто рвался в Ичираку, где, по его словам, готовили великолепный рамен, но туда они не дошли, отдав предпочтение душной, прокуренной закусочной.
Кроме Наруто, Саске и Какаши-сенсея здесь были ещё четыре шиноби в обмундировании, которые сидели в противоположном углу. Судя по постоянному хохоту и стуку бокалов, они выпивали после миссии.
Засаленная скатерть неприятно липла к локтям, оставляя на них грязные потёки. Саске морщился в отвращении, брезгливо оттирая грязь с руки. Он ничего не заказал, кроме чая, что давно остыл и остался почти нетронутым в пиале с потрескавшимся дном. Наруто, кажется, абсолютно не смутила обстановка захудалого заведения, и он решил пообедать на широкую ногу, заказав себе сразу несколько блюд.
Они сидели почти в потемках, ловя лишь очертания друг друга. Похоже, хозяин таверны был из тех людей, которые любят экономить на всём — в заведении было всего три лампочки, привлекающие к себе всех мотыльков, что летали в округе.
Какаши-сенсей ковырял край стола, находя это дело невероятно увлекательным; он даже забыл, что решил серьёзно поговорить со своими учениками. В какой-то момент он подумал, что действительно ошибся с выбором места для разговора, и было бы лучше пойти в Ичираку, о котором всю дорогу бубнил Наруто.
На вопрос Какаши, были ли они рады тому, что вышли сухими из воды, ему никто так и не ответил.
Саске хотелось сказать, что он на самом деле думал по поводу этого, но воздержался. Он не хотел огорчать своего наставника, который и так был не в самом лучшем расположении духа — всеобщее волнение в резиденции Хокаге передалось и ему, и похоже, он ещё не отошёл от этого.
А Саске считал, что их вообще ни в чём не должны были упрекать. Лучшие бойцы Конохи исчерпали себя ещё в период Третьей Мировой Войны Шиноби. Тогда многие погибли, сражаясь за свою родину, среди них были и Учиха, которыми сейчас так показательно пренебрегали.
На заданиях в то время гибли целые отряды, команды и группы. Некоторые пропадали без вести, бывало, останки находили в ущельях или пещерах, но не было сомнений, что большинство стали кормом для рыб в реке Накано. И никто никого не упрекал.
Разве это могло помочь? Нет. Лишний раз сыпать соль на рану, и только.
А теперь что? Теперь с них требуют объяснений: почему шиноби, которые на деле оказались слабыми глупцами, погибли? Что было нужно ответить на это? Что тут вообще можно было ответить?
Взгляды Кохару и Хомуры говорили лучше всех слов — они считали, что Саске сам убил всех шиноби, чтобы те не попали в плен живыми. Поняв это по их глазам, он чуть не засмеялся, прямо там, в кабинете Хокаге. Они что, из ума выжили? До этого бы никто не сумел додуматься, кроме стариков, из последних сил сжимающих власть в своих иссохших руках. Это уже ни в какие ворота не лезло. Даже Итачи бы посмеялся над таким абсурдным предположением.
Наруто вообще ничего не думал об этом. Да, присутствовала досада, ведь он не смог помочь своим товарищам, даже доля грусти и раскаяния, но на этом спектр эмоций заканчивался.
Если бы ему сказали, что принято решение о допросе с пытками, Наруто отреагировал бы так, словно был готов к такому исходу. Но вердикт о том, что ничего из этого не будет применено, привёл его в замешательство и растерянность.
Наверное, люди, всю жизнь испытывающие унижения и наказания от окружающих, со временем как-то смиряются и привыкают к мысли, что так и должно быть, а если это в какой-то момент перестаёт действовать, то они пребывают в шоке и не знают, как им быть. Наруто будто потерялся во времени после того, как посетил Хокаге утром.
Идея провести серьёзную беседу оказалась провальной. Какаши-сенсей сам это понял, когда вдруг осознал, что они до сих пор сидели в таверне, так и не сказав ни слова. На настенных часах стрелки перевалили за девять вечера. Однако только сейчас, словно выйдя из общего оцепенения, Саске заметил, что внутри так же темно, как и снаружи. Приходилось напрягать глаза, чтобы разглядеть в этой тьме сидящего напротив сенсея.
Саске решил, что смысла сидеть здесь больше нет. Кинув пару монет в стоящее на краю стола глиняное блюдце, он рывком поднялся из-за стола, буркнув нечленораздельное: «Мне пора», буквально в два шага преодолевая расстояние до двери. Выйдя на улицу, он наконец смог сделать судорожный вздох. Глоток свежего воздуха привёл его в чувство и заставил голову протрезветь, хотя он даже не пил.
Саске с раздражением оглядел таверну с обшарпанными стенами. Со стороны её можно было и вовсе принять за заброшенный дом, который со дня на день снесут.
Идя неосвещенными закоулками, Саске думал о том, почему ему казалось, что в Конохе не могло быть таких Богом забытых мест, которые отчаянно нуждались в ремонте? Эта часть деревни ему была не особо знакома. Лишь однажды они шли здесь с Командой Семь, когда напросились проводить Какаши-сенсея домой. Оказывается, он живёт в ужасном районе, где сама атмосфера тяжёлая и удушающая.
Саске невольно вспомнил свой район Учиха, стоящий отдельно от всех, такой родной и тёплый, а главное – не было в нём этого пугающего эффекта. Может быть, сами люди там смотрятся мрачно, но дома и улицы — нет, они были светлыми, даже золотыми в лучах утреннего солнца.
Весь их посёлок утопал в зелёной листве деревьев и цветах Сакуры, что цвела по всей округе. Особенно много было её возле полигона, где любил тренироваться Итачи.
В тенях, что отбрасывают её ветки, Саске порой прятался и наблюдал за тем, как брат выполняет упражнения по метанию сюрикенов и кунаев, всегда попадая в цель. Он мог это сделать даже с закрытыми глазами. Что за талант такой? Непросто его в детстве прозвали гением.
Итачи был гениальным ребёнком, гениальным шиноби, гениальным бойцом. Он всё делал гениально. Так, как никогда не удавалось сделать Саске.
Если бы он мог, то завидовал бы, проклинал и ненавидел — но он не мог. Лишь восхищался, стремился к этой высоте и любил.
Да, он любил так, как никто никого никогда не полюбит. Он бы не сказал об этом Итачи. Он бы никому об этом не сказал, по крайней мере, не сейчас.
Но придёт время, и Саске не станет молчать. Он скажет всем, не скрывая ничего — пускай знают, что он задыхается, тонет в постигшей его любви. Любви к Итачи.
Где-то глубоко внутри стало нестерпимо больно, что-то словно треснуло, заставляя сердце глухо биться об арматуры рёбер.
Наверное, так рассыпается на мелкие осколки вжившееся в душу одиночество.
***
Итачи стоял посреди лесной прогалины, смотря на дерево, истерзанное кунаями. Он тренировался с самого утра, нисколько себя не жалея и натирая новые мозоли.
Солнце вальяжно плыло по зеркально чистому небу, которое ослепляло своим голубым цветом. Горячий ветер обрывал листья, заставляя их кружиться в воздушном танце.
Скоро наступит вечер, а с ним долгожданная прохлада — в саму* было невозможно дышать.
— Тебя долго не было.
— Работа.
Итачи машинально кивнул, повернув голову в сторону клёна, под которым сидел Шисуи. На его умиротворённом лице играли солнечные блики, кудрявые волосы были растрёпаны, делая его похожим на мальчишку.
Итачи подошёл ближе, бросая серую тень на расслабленную фигуру своего друга и, присев рядом, также прикрыл глаза, подставляя лицо солнечным лучам.
— Сегодня особенно жарко, не правда ли?
«Действительно», — подумал Итачи. Сегодня солнце нещадно пекло, обжигая кожу и заставляя её трескаться от пересыхания. Зной творил витражи над землёй, а воздух дрожал и переливался, мерцая своими блёстками, слепя глаза, не давая разомкнуть веки и разглядеть местность.
Когда они познакомились, была такая же погода. С того момента прошло много времени, но воспоминания настолько растворились в подсознании, что казалось, будто это случилось миллион лет назад. Шисуи даже совсем не изменился, как будто был выточен из мрамора.
Словно почувствовав, что о нём думают, тот медленно приоткрыл глаза, уперев свой взгляд на грязные ноги в пыльной обуви.
Шисуи отчаянно хотелось избавить себя от мрачных мыслей, окружившие его со всех сторон. Волноваться было о чём — о клане.
Последняя миссия заключалась в том, чтобы следить за отделом полиции. Всё было секретно, пришлось лгать даже Итачи, что он отправляется за пределы деревни по приказу Хокаге.
Данзо, как паук, распустил свои лапы, начав дёргать за серебристые нитки паутины, что так старательно плёл много лет.
Заставлять Учиха следить за своими же соклановцами — одна из самых ужасных пыток, что смог придумать этот старик. Он всегда был щедр на наказания, казалось, будто он испытывает от этого особое удовольствие. Но, скорее всего, так и было на самом деле; Шисуи всё чаще в этом убеждался.
Данзо был палачом, чёрной бесформенной тенью Хокаге. Мрачным, таинственным, немногословным, жестоким и бездушным. Гнилой корень дерева, у которого всё ещё были свежие зелёные листья, которое всё ещё цвело. И этими цветением был Хирузен, с чем Данзо никак не мог смириться.
Не он, а его вечный соперник стал вершиной, к которой тянутся люди, не он, а Сарутоби стал тем светом, что всегда притягивает всех к себе, что дарит тепло и ощущение спокойствия и безопасности.
Хирузен никогда бы не мог мыть руки в чужой крови, как делал это Данзо. Он не смог бы выполнить и половины грязной работы, которую брал на себя Данзо. Он получил роль палача и принял решение соответствовать этому званию.
За все годы пребывания в совете он пустил свои корни слишком глубоко, разросся и разносил эту гниль повсюду, убивая и мучая всех вокруг. Он считал, что цель оправдывает средства, а цель была одна — защита деревни от всех обоснованных и необоснованных угроз; он делал это по-своему и всегда преуспевал в использовании своих методов.
Верить ему — быть мёртвым с самого начала.
Шисуи знал, что он уже мёртв — он умер, как только переступил порог кабинета, как только поверил в то, что говорил Данзо, как только взял на себя это задание, такое подлое и циничное. Сейчас он презирал свою преданность деревне, ибо именно этой безграничной любовью к Конохе им можно управлять, заставлять идти на поводу и слепо подчиняться. Данзо об этом знал и умело пользовался его слабостью.
Шисуи усмехнулся — в жизни бывает столько поворотов, что в конечном итоге тебя начинает укачивать.
— Завтра собрание.
— Я знаю.
Итачи нервно дёрнул плечом, словно Шисуи сказал что-то из ряда вон выходящее. В последнее время эта тема с кланом стала почти табу. Особой радости разговоры об этом не вызывали, наоборот, лишь больше раздражая и заставляя выходить из душевного равновесия.
Как же всё это надоело! Вечные распри, непринятие, ненависть. Как же Итачи устал от всего этого. Словно по щелчку пальцев на него свалились все невзгоды, которые давят своим грузом, тянут вниз, на дно.
— Ты должен прийти.
— У меня миссия.
«Как хорошо прикрываться тем, что у тебя задание», – подумал Итачи. Его это в самом деле радовало, ибо избавляло от надобности присутствовать на клановом собрании.
Но то, что с ним должен будет пойти Саске, заставляло не на шутку встрепенуться сердце. Это совместная миссия, так пожелал Хокаге и отказать Итачи не имел права.
Саске.
Он возмужал, стал сильным, красивым — словно огонь, он горел жаждой к жизни и новым познаниям. От хилого, робкого мальчика не осталось и следа.
Период его взросления Итачи пропустил, и этот факт его колол, причиняя тупую, тянущуюся боль в сердце. Он пропустил тот момент, когда Саске перестал заглядывать с нежностью ему в глаза, надеясь, что старший брат уделит ему время; пропустил, когда Саске перестал всё у него спрашивать, даже если и знал ответ, но хотел завести разговор, чтобы услышать голос брата, по которому скучает и постоянно ждёт; пропустил, когда Саске нужна была его братская помощь, и тот запутался в своих ощущениях, становясь всё более отчужденным и скрытным.
Он пропустил всё, всюду опоздал и везде не успел.
Итачи должен был быть рядом, как старший брат, как опора и поддержка, но всегда жертвовал своими отношениями с Саске ради деревни и клана. Он должен был заметить раньше странное, неестественное, безумное поведение своего младшего брата и постараться пресечь всякие попытки сотворить что-то непозволительное, а не разжигать это адское пламя, что захватывает и сжигает нарочито медленно и мучительно. Словно давая прочувствовать всю доступную гамму эмоций.
Он должен был быть братом, а стал никем.
Они так далеки друг от друга, но в то же время слишком близки. Саске затянул его на другую сторону, они теперь там — за стеклом, в банке, крутятся как жуки и не могут выбраться. А может, просто не хотят?
Саске не хотел.
Итачи соглашается: он готов идти на поводу желаний у своего ребёнка, он готов ему простить эту шалость.
Он знает, что там впереди — пустота, мутная, чёрная, сплошная неизвестность. Их отношения не примут, это небывалый случай, позор. Что их ждёт? Арест, заключение? Наказание? Но какое? Пожизненное пребывание в темнице, изгнание или казнь?
Если именно это их ждёт, то Итачи готов. Он уже давно решил для себя, что стерпит всё, что уготовано судьбой. Не будет роптать, досадовать, жалеть. Не будет пытаться противостоять, а покорно склонит голову, ибо он обязан будет ответить за допущенную ошибку. За то, что полюбил своего брата. За то, что позволил брату полюбить себя.
Если им суждено быть казнёнными, то даже смерть не сможет их разлучить. Их души, если таковые имеются, если ещё не выжжены, будут всегда искать встречи. Они будут воскресать тысячу раз, чтобы снова быть вместе, чтобы находить друг друга и отдаваться своей сумасшедшей любви. И за это будут тысячу раз умирать. Всегда в мучениях, всегда с позорным пятном, всегда не принятыми обществом и непонятые.
Два брата, два Учиха, кровь от крови, плоть от плоти — они по ту сторону баррикад, они вдвоём всегда будут против всех.
«Хорошо, очень хорошо», – думал Итачи. Всё так, как должно быть, и эти мысли, такие правильные, такие органичные, такие само собой разумеющиеся — вызывали в нём чувство удовлетворения. Он принимал их благосклонно, с некой эйфорией, ничуть не стыдясь, что думает о кровосмешении, о том, о чём мечтать нельзя.
Но всё, что нельзя притягивает магнитом, запретный плод всегда сладок, и Итачи хотелось вкусить его, попробовать на вкус, упиться этим ароматом, вкусом, раствориться в шлейфе пряного запаха; он хотел отдаться безумию, как сделал это Саске, он хотел сойти с ума.
«Я уже не в своём уме. Я безумен. Я болен.», — осознание опаляет, жжёт, убивает, но от этого хорошо, чертовски хорошо, радостно.
Он не такой как все. Саске не такой как все. Они с ним — другие, странные братья, таких больше нет и быть не может.
Они прокляты, и это проклятие не снять даже смертью. Им ничего не поможет, их не спасти.
«Очень хорошо», – в сотый раз подумал Итачи, перебирая длинными сухими пальцами хрустящую траву.
Молчание затянулось, но ни Шисуи, ни Итачи не хотелось продолжать разговор. Тишина была наградой, была необходима, как воздух, которым они дышат.
Они вдруг оба поняли, что им не о чём говорить. Все темы избиты, особенно то, что касается клана и деревни. Обсуждать можно бесконечно, но зачем, если они никогда не придут консенсусу?
Итачи любил Коноху, он был предан ей. Если нависнет угроза, он будет готов отдать жизнь ради защиты деревни. Если бы эта угроза исходила от его собственного клана, он готов был вырвать из сердца все чувства, все привязанности, и искоренить тех, от кого веет ненавистью, ненасытностью, жаждой мести и власти. Он мог бы решиться на это, он уже решился в глубине души.
Но одну привязанность он никогда бы не смог оборвать — привязанность к Саске.
Его брат, его любимый… Разорвать, выкинуть все воспоминания, чувства было выше его сил. Хвалёное хладнокровие таяло, словно снег под обжигающими лучами солнца – так стремительно быстро растекаясь в лужи, потом реки, булькающие своей грязью.
Итачи знал, что ради Саске готов броситься в огонь, во мрак, куда угодно, чтобы спасти его, чтобы подарить ему жизнь, право на существование. Он принесёт себя в жертву не раздумывая, не колеблясь, не выжидая лучшего исхода для них обоих, ибо этого не могло быть.
Он знал, что такова участь братьев Учиха — одного в конце пути обязательно ждёт костлявая смерть. Итачи не сомневался, что тем, над кем нависнет эта старуха, будет именно он. Саске должен жить, по-другому быть не может.
Младший брат. С какой целью он существуют? Для чего рождаются младшие братья? У каждого своя роль в жизни – Итачи пришёл к такому выводу давно, ещё будучи ребёнком.
Кто должен был учить и наставлять, кто заботиться и помогать. Но брат? Что он должен был делать: любить и подражать? Да, это было, но так давно.
Саске вырос, а с ним выросли и чувства, которые он растил в себе, как цветок, что наконец распустился и показывает свою красоту. Свою особенность, необычность, странность. Такого цветка Итачи никогда не приходилось видеть, такую гамму эмоций, такую дикость в действиях и выражениях.
Саске дикий. Он заставляет дни быть дикими.
Итачи боялся его силы, его напора, его желаний, которые он не пытался, даже не думал скрывать. Его птенец оброс перьями, стал вольной птицей, не позволяющей и дальше греть его под своим собственным крылом. Он кружил над своим братом, как коршун, и готов был в любую минуту сорваться и заклевать, съесть, убить, чтобы Итачи был только его, чтобы достался только ему и никому больше.
Дикая любовь, сумасшедшая, неправильная. Как всё ужасно, какие они ужасные и уродливые.
Младший брат лёг крестом на плечи Итачи, который нёс его на свою Голгофу. Он не боялся ничего, кроме своей частицы, кроме своей второй половины — Саске, которого он должен оберегать и защищать с того момента, как тот родился жарким, душным августовским днём; как сделал первый, болезненный вздох и зашёлся звонким, криком; как открыл свои бездонные чёрные глаза, впервые посмотрев на своего брата, поймав взгляд его чернильных, переливающиеся лихорадочным блеском глаз; как рос, делал первые шаги, говорил первые слова, смеялся и тянулся к нему — Итачи.
Младший брат — вот его наказание. Он заставил Итачи что-то чувствовать, он сделал его уязвимым, он дарил ему человечность, в то время как клан и деревня пытались всё это забрать.
Саске заставлял его учить и направлять, заботиться и помогать – всё то, что делали другие по отношению к Итачи. Он выбрал в качестве наставника, друга, родителя Итачи, а не всех тех, кто был создан для этих ролей: ни мать, ни отца, ни Наруто, ни Какаши-сенсея. Никого из них. Его выбором стал Итачи.
Как очевидно, ожидаемо, но так желанно. Да, Итачи хотел, чтобы Саске выбрал его точно так же, как и Итачи сделал выбор в пользу своего брата.
Его выбор был предрешён, когда Саске появился на свет; когда в их саду, прячась в душистых, кроваво-красных камелиях, он протянул свою бледную, маленькую руку, дотронувшись до ладони брата, поднял её и прижался своей щекой в своём детском порыве, в доверии и выказывании любви. Сокровенный жест, до одури интимный, что у Итачи тогда перехватило дыхание и он боялся дышать, чтобы не спугнуть такое откровение, со стороны своего птенца.
Ладонь помнила это ощущение: нежную, гладкую кожу брата, которая была горячей от клюквенных пятен, что покрыли тогда детские щёки. Он смотрелся таким беззащитным, но это было обманчивое впечатление, ибо в его всё ещё детских глазах горел тот огонь, который сейчас испепеляет Итачи, только мазнув по его фигуре.
Безумие зародилось тогда, в том проклятом саду с кустами камелии, в том кровавом поле, где бегал Саске, теряясь в этих красно-рубиновых цветах.
Он не боялся сумасшествия, плавно отдаваясь ему, приглашая Итачи к себе, он звал его, своим взглядом прося разделить запретное яблоко на двоих. Просил вкусить отраву вместе, вместе сойти с ума. И он поддался, слепо, без раздумий прыгнув в этот кровавый океан.
Итачи с усилием разлепил свинцовые веки, всё так же сидя под клёном, обнаруживая, что Шисуи рядом нет. Неужели он успел заснуть? Как на него это непохоже. Видно, тренировки вконец вымотали и так уставшее тело и разум.
Облака размазанным пятном расплылись на линии заката, что было совсем неуместно для летнего неба. Это был холодный закат, какой бывает в зимние вечера, предвещая мороз и ветер.
Итачи не был склонен подмечать такие мелочи, но вспомнив то, как Шисуи опирается на суеверия, невольно задумался о том, что такой закат действительно не вписывается в данное время года.
В груди поселилось мерзкое предчувствие, что что-то не так. Обычно Шисуи так просто не уходил, он прощался, но своеобразно, по-своему. Он почти всегда старался распустить Итачи волосы, зная, что тому это не нравится и лишь нервирует.
Волосы — личное пространство, к ним никому нельзя дотрагиваться, а он брал и так беспардонно нарушал эту границу. Так не делал даже Саске. Он хотел, но сдерживал себя, как мог.
Итачи невольно оценил такую сдержанность в действиях — Саске определённо был из тех людей, которые умеют удивлять.
Небо мутнело, покрываясь россыпью бледных звёзд. Пора было возвращаться в поместье и подготовиться к миссии, как всегда не блещущей насыщенностью и серьёзностью. Слишком простая, обыденная, глуповатая и даже примитивная, но то, что их с Саске отправляют туда вместе, заставляло Итачи задуматься, а всё ли так легко, как кажется на первый взгляд.
Может всё более запутанно и туманно? Если так, то Саске будет несказанно рад. Больше всего ему хотелось бы отправиться на задание, где сражения следуют одни за другим, где кровь липким соком обагряет руки.
Кровь — красная, а этот цвет так идёт Саске.
Сочетание, заставляющее покрыться тело дрожью. То, от чего Итачи напрочь терял голову.
То, чем Итачи любовался, как любовался в своё время камелиями, росшими в их саду.
***
Меня зовут Красный.
Моё нутро горит, я заметный, я знаю, что меня трудно пересилить.
Я выступаю открыто. Для меня главное – решимость и воля. Моё предназначение – заполнять поверхность своим победным огнём!
Я раскрашиваю мир, говорю ему: «Будь!», и он становится моего кровавого цвета.
Тот, кто прикасается ко мне, обжигается, ощущая на руках железо или медь; мой запах подобен полевым чайным цветам, травам, а не красным розам.
Цвет – это музыка, звучащая в темноте. Тысячи лет я слушаю, как разговаривают души – это похоже на шум прибоя – и потому смею утверждать, что коснуться меня – все равно что коснуться Ками*.
Я море, в котором купаются люди, я наполняю их, подобно сосудам.
Там, где появляюсь я, глаза сверкают, страсти кипят, сердца учащенно бьются.
Жизнь начинается со мной, и всё возвращается ко мне.
Я и есть цвет жизни.
__________________________________________________
* Ками (яп. 神) — духовная сущность, бог.
* Саму (яп. 作务衣) — одежда для выполнения физической работы. Преимущественно чёрного или серого цвета.
Фанфик добавлен 02.06.2018 |
1789
Авторизируйтесь, чтобы добавить комментарий!