Второй после Мадары. Часть 2
Фрагмент II
- Я уж думал, ты не вернёшься. Не хотел испугать. Случайно вышло. Честное слово.
Обито сам себе усмехнулся. В конце его извинительной речи только «Тоби хороший» не хватало.
Сакура замерла в дверях и дважды моргнула. Как будто ошиблась палатой. Обито удивлённо вздёрнул бровь.
С задержкой в пару секунд она наконец-то отмерла:
- Я смотрю, тебе уже весело, - скривилась. - Значит, лекарство не нужно.
- Нужно! - Боль снова нарастала, Обито категорически не хотел возвращаться в то состояние беспомощного куска мяса с расплавленными мозгами.
Он видел, как она притворяется - из вредности, ясное дело, - что нехотя достаёт из кармана инъектор и идёт к нему. Нельзя судить её за это, она ничего ему не должна. Вдруг странная вспышка в голове: белая стена, какая-то девушка с чёлкой и молочными глазами...
Прежде чем Обито успел нахмуриться, плечо ужалил инъектор. А спустя несколько мгновений всё - Сакура, дверь, свет из окна - схлопнулось в одно тёмное пятно.
_________________
"Сработало!" - убедилась Сакура и с облегчением выдохнула.
- Какаши-сенсей, - негромко позвала она.
Какаши резко вошёл, однако дверь за ним закрылась не сразу. Из-за его спины в проём нерешительно заглядывала Хината.
- Сакура-чан... Я нужна? Меня Хокаге-сама послала...
Сакура хлопнула себя по лбу:
- Входи, Хината! Конечно, ты нужна. Я должна была сама об этом подумать.
_________________
Как же надоела эта чернота.
Последними яркими пятнышками в его жизни были сиреневые щёки Рин. С тех пор всё было тёмное, глухое, душное. Даже солнце освещало Обито светом - серым, как тряпка. Никакие глаза не могли изменить этот фильтр.
Однако эта чернота чем-то отличалась. Обито не сразу понял, что руки больше не привязаны. "Это либо очень хорошо, либо очень плохо..."
Боли тоже не было.
Обито поднял руку, чтобы наконец-то с наслаждением почесать лоб, и наткнулся на повязку шириной от носа до бровей.
Понимание нахлынуло вместе с липким ужасом, словно окатило ледяной водой.
"Нет... Неужели..."
Не было никаких сомнений. У него не было шанса этого избежать.
Коноха оказалась умнее, чем можно было подумать, когда он очнулся привязанным к кровати.
Перестав контролировать себя, Обито заскулил от отчаяния.
Никакого камуи. Теперь он навсегда заперт здесь. Даже не в этом измерении, а в этой черноте, в крошечной каморке своего достигшего апогея персонального ада.
Прошло много времени, в течение которого Обито мысленно метался от одного способа самоубийства до другого. Кровать промокла от пота или от крови из ран, его трясло.
Вдруг чья-то рука коснулась его локтя.
Обито замер и прислушался, насколько позволял гул в висках.
- Как ты?
Обито молчал.
- Я принёс тебе кое-что...
Голос знакомый, но он не сразу осознал чей. Что-то твёрдое легло в его руку. Обито осторожно ощупал. Не может быть. Очки! Его детские очки. Он столько провёл с ними времени, что никогда бы не ошибся, сколько лет бы ни прошло.
- Какаши...
Внезапно Обито совершил нехитрое открытие: без глаз нельзя плакать. Хотелось выть от тяжести бессилия.
- Это жестоко, Какаши... Зачем они мне теперь?
- Прости, Обито. Я думал... - Долгое молчание. - Я хранил их всё это время. Сам не знаю, зачем сейчас взял с собой.
Фрагмент III
Какаши с детства наблюдал за людьми. Не то чтобы специально - обладая спокойным характером, он просто успевал замечать полезные в жизни вещи, мимо которых более взбалмошные ровесники проносились ураганом, поднимая столпы пыли. Подметив что-то однажды, Какаши аккуратно складывал это в коробочку в голове под названием "правила" - его личную коллекцию принципов. Одним из первых важных наблюдений было то, что никогда нельзя проявлять слабость. Иногда она даёт какие-то сиюминутные привилегии, однако в последующем непременно обращается против тебя. Отец никогда не запрещал ему плакать, ссылаясь на то, что "мальчикам нельзя". Какаши сам в этом разобрался, глядя на других детей.
К моменту поступления в академию Какаши успел убедиться, что все вокруг живут как попало. Совершают глупости на каждом шагу, делают что-то настолько лишнее, что у него в голове не укладывалось, как и почему они не замечают очевидных вещей.
Даже отец периодически делал что-то такое. В эти моменты Какаши мог только, застыв на месте, недоумённо на него смотреть. Иногда ему казалось, что это он должен воспитывать отца, а не наоборот. Но вслух Какаши такого никогда не произносил.
Даже когда отец совершил самую большую ошибку в своей жизни.
С тех пор Какаши, напротив, старался как можно меньше обращать внимания на людей. Иначе так недолго было и вовсе разочароваться в жизни. Если бы выяснилось, что равняться совершенно не на кого. Какаши было безопаснее думать, что всё же в этой жизни есть к чему стремиться.
Когда их распределили по командам, волей-неволей снова пришлось обращать внимание на окружающих. От этого зависел успех миссий.
И началось ежедневное разочарование в мире.
Сокомандники оказались чудом - не позавидуешь. Бесполезная девчонка из клана кинологов (кажется, именно у них такие знаки на щеках). Нулевое тайдзюцу. Равно как и гендзюцу. У неё даже собаки не было! Из ниндзюцу только какие-то медицинские техники, в которых и необходимости-то не возникало: Какаши безрассудно не действовал и из сражений выходил почти что невридимым. Единственное, куда худо-бедно сгождалась её чакра, - затягивать царапины второму горю на Какашину голову, Учихе. Хотя кто знает, может, он и не протянул бы ни одной миссии, если б эта девчонка с ним не нянчилась. Их возьня напоминала Какаши "дочки-матери", поэтому, как только это начиналось, он старался куда-нибудь самоустраниться, чтобы не стошнило.
Какаши втайне надеялся, что его как лучшего из выпуска вскоре снова переведут в команду постарше, но время шло, и надежда выбраться из детского сада таяла.
Учиха, мало того, что был бестолковый, неорганизованный и совершенно не имевший инстинкта самосохранения, но ещё и плакса. Вот этого Какаши выносить не мог. После нескольких секунд ступора при виде его очередных слёз ("да как можно так себя вести? Что за слабак? Неужели он не понимает, как жалко выглядит?! И мне с ним побеждать других шиноби? Да кто его испугается?!") Какаши до скрипа в зубах сдерживался, чтобы не дать ему подзатыльник ("даром что Учиха! Ни огня, ни гендзюцу!").
Действительно, команда подобралась что надо: девчонка-кинолог без собаки и Учиха без шарингана. Какаши все миссии тянул на себе.
Кто знал, что потом дороже этих двоих ему никого не будет... Но только когда они сами перестанут существовать.
_________________
Он был готов поклясться, что плечи перебинтованного почти с ног до головы Обито знакомо дрогнули. В голове Какаши словно взорвалась бомба хвостатого. Так стало оглушительно, непереносимо стыдно.
После всего, что случилось за эти восемнадцать лет, Какаши и в голову не могло прийти слово "плакса" по отношению к другу. Шаринган, риннеган, чёрт знает сколько всего ещё - Обито действительно превзошёл Какаши, превзошёл их всех. Даже Минато-сенсея. Он едва не сравнялся с Рикудо-саннином... Какаши ни на секунду не сомневался, что никто никогда больше не видел его слёз. Его слабость не обратилась против него, а сделала его таким сильным, что - хорошо это или плохо - весь мир как следует тряхнуло. Что бы делал он сам без части этой силы Обито?..
А теперь тут Какаши с этими очками... Какого чёрта он вообще сунулся? Что за идиотский поступок?
- Мне правда жаль, Обито...
Прошло не меньше двух минут, прежде чем тот ответил:
- Я знаю.
Снова долгое молчание.
- У тебя все повязки промокли... Я позову кого-нибудь из медиков. - Однако в ту же секунду Какаши вспомнил, что, пока Цунаде-сама не пнёт кого-нибудь, никто не спешит помогать Обито. Это для него он призрак прошлого - то, что осталось от лучшего друга. Для остальных - монстр. Воплощение ненависти. - Хотя нет, лучше я сам, если ты позволишь.
Он немного владел навыками элементарной медицинской помощи. За годы работы в одиночку приходилось даже несложные раны зашивать на самом себе едва ли не прямо в бою.
Обито кивнул:
- Спасибо.
Казалось, ему всё равно. Он словно был где-то не здесь, нематериален, будто камуи вопреки всему всё ещё было ему доступно.
Во время перевязки Обито не проронил ни слова. Однако к концу её создалось впечатление, что он как-то странно повеселел.
- Какаши? Пожалуйста... Расскажи мне о Рин.
Хлоп. Пузырёк с дезинфицирующей жидкостью не удержался в руках Какаши и теперь блестел осколками на полу.
- Я до сих пор не знаю, сколько времени провёл в том гробу с Мадарой. - Обито поморщился. - А ведь Рин всё это время была жива... Была рядом с тобой. Расскажи что-нибудь! Что угодно! О миссиях. Что она говорила? Изменилась ли она? - После молчания: - Что видел вместо меня... твой шаринган?
Улыбка. Странная улыбка. Как тогда: недвижимый, прижатый камнем, уже подаривший свой "подарок", он улыбался...
У Какаши холодок пробежал по спине. Повинуясь сиюминутному порыву, он резко подался вперёд всем телом и схватил Обито за плечо - материален ли он, не исчезает ли из его жизни снова.
Обито скривился. Похоже, Какаши перестарался.
- Не знаю, Обито... Говорили, между миссиями Рин уходила надолго гулять одна. На заданиях она была немногословна, но внимательна к другим, как и всегда. Однажды обмолвилась, что Цунаде-сама всё чаще её хвалит перед Третьим, говорит, что у неё талант. Если честно... это она подобрала твои очки. И хранила их... тоже она. Я - потом.
Какаши смотрел в пол. Он бы и под угрозой гибели не рассказал Обито об их неловком поцелуе: Рин неожиданно приблизилась и... О том, как однажды она замёрзла и, попросив разрешения, всё дежурство прижималась к нему, сидящему на дереве и охраняющему их с Минато-сенсеем сон... О том, как её глаза всегда чуть дольше останавливались на его лице, чем нужно...
Но кое о чём он не мог не рассказать.
- Наверное, тебе всё-таки нужно знать это. Мне же это известно от Минато-сенсея. Спустя три дня после той миссии... Рин пришла к нему и попросила собрать команду сенсоров для поисков. Сенсей был в тот момент снаряжён на важное задание, Третий не дал разрешения отложить ни на час. Он сказал, что команда на поиски твоего... тебя уже отправлялась и вернулась ни с чем. Ей руководил Данзо. - Какаши перевёл дух. - Именно с тех пор Рин начала гулять одна за пределами деревни. Иногда мне кажется, что она искала... И что очки у неё оттуда. Ведь когда мы выбирались из той ямы, я держал её за руку, у неё их точно не было.
Какаши выдохнул. Он не мог себя заставить посмотреть на Обито, как будто тот мог сквозь повязку прочитать на его лице невысказанное.
Когда он все же поднял глаза, то понял, что не зря боялся. Губы Обито были плотно сжаты, брови подрагивали. Он был в ярости.
- Как. Ты. Мог. Отпускать её одну?! За пределы деревни?! Ты дал слово!!!
___________
- Обито! Пожалуйста! - взмолился Какаши.
Что-то в его голосе неожиданно мгновенно остудило Обито. Он всё ещё шумно дышал, но больше не хотел не глядя схватить Какаши за горло и куда-нибудь швырнуть.
________
Так странно было обращаться по имени, этому имени, не к камню, а к чему-то живому. Необъяснимо, но, несмотря на все смерти земляков, сквозь которые перед Какаши проступал теперь образ друга, он будто чувствовал там, внутри израненного, искалеченного тела того, кто бесстрастно обрёк на гибель половину шиноби Конохи, что-то живое. Словно сквозь броню жестокости, бессильной ярости, страдания и ненависти едва уловимо пробивалось огненное сияние улыбки того неуклюжего жизнерадостного Учихи.
Особенно когда он произносил имя Рин.
_________
Обито решил, что хватит на сегодня себя пытать новой информацией такого рода, - внутри и так что-то заныло, зашевелилось, ещё чуть-чуть, и будет нестерпимо, - а потому сменил тему:
- Сколько дней я уже здесь?
- Около трёх.
Ого. Трёх.
- А это?.. - Вместо озвучивания страшного вслух Обито показал на свою голову.
- Сегодня утром.
"Значит, я был в отключке два дня? Или эта... медик... вчера приходила? Чёрт, ладно, разберёмся с этим позже".
Фрагмент IV
Из-за отсутствия света он потерял счёт времени. Время сгустилось в вязкую тягучую массу, Обито барахтался в ней, как муха, и с каждым вдохом, с каждым стоном всё больше тонул. А вслед за ним, словно прикованная к нему цепью, шла ко дну надежда когда-нибудь выбраться.
Пустота вокруг, пустота внутри. Разбавить видения из молотом стучавшего в виски прошлого было нечем. Темнота раз за разом засасывала Обито в свои кошмары, лишь изредка отпуская отдышаться.
В эти короткие моменты он почти с наслаждением воспринимал отдающуюся в костях, кислотой разъедающую мышцы и просачивающуюся сквозь кожу в бинты боль. Даже голова раскалывалась почти приятно. Это было лучше подобного его предыдущей маске круговорота многократной подряд, изводящей его до предела смерти Рин.
Со дня того жуткого пробуждения в темноте анестезию ему больше не вводили, оставив на растерзание всей на свете боли. Сочувствие кончилось. Обито их не винил, лишь крепче стискивал зубы.
Одновременно под повязками страшно чесалось. Так, что хотелось лезть на стенку. Рин всегда говорила, что если чешется - значит заживает. Обито смутно догадывался, что тут не обошлось без преимущества клеток Хаширамы. Вряд ли в ином случае ему бы ещё пришлось дышать. Однако спасибо Мадаре за весь этот ад говорить не хотелось. Кто его вообще просил. Сам Обито бы предпочёл умереть тогда, когда ему было положено. Судьба явно пыталась его уберечь от ещё более худшего, пока Мадара ей не помешал.
Во время того, как сам тоже восстанавливался в госпитале, Какаши приходил регулярно. Сначала приносил какую-то еду, но, узнав, что Обито уже давно в ней не нуждается (чёрт с тобой, всё же спасибо, Мадара), перестал. Обито уже жалел, что признался в этом. Может быть, тогда он приходил бы чаще — и чаще выдёргивал его из цепких объятий кошмаров.
Периодически чьи-то руки ощупывали его, перевязывали. Редко, гораздо реже, чем приходил Какаши. Обито точно не мог сказать, Сакура это или нет: здороваться с ним не утруждались, о самочувствии не спрашивали.
Вскоре Какаши начали давать миссии, он мог не появляться по несколько — кажется, дней. Существование Обито всё больше стало походить на цукиёми Итачи. В бытность Акацуки он потратил немало времени на изучение способностей соплеменника, движимый в основном отчаянной завистью. Его шаринган так и не смог довести гендзюцу до такого уровня, с Сусаноо и аматерасу и вовсе было никак, поэтому Обито Итачи втайне недолюбливал. Борьба с этим преимуществом напоминала ему его вечные детские попытки превзойти Какаши, в связи с чем внутренне приводила его почти что в бешенство. Однако с виду Обито приходилось оставаться абсолютно хладнокровным, каким и надлежало быть главе организации, благо маска облегчала эту задачу.
Он не раз повидал, что происходит с жертвами Итачи, которым не посчастливилось удержаться в его цукиёми хотя бы три секунды. Однако на себе проверить даже в лёгкой форме и ради интереса всё же не решился. Что-то подсказывало, что доверять до конца Итачи вряд ли разумно. В отличие от самого Обито, которому его несчастье придавало сил, Итачи производил впечатление человека, несчастного до полного безразличия к сохранению собственной жизни, до полной беспринципности в отношении всего, что не касалось Конохи. Обито, похоже, в понимании Итачи был вынужденным, необходимым злом. Лишний раз оказываться перед ним беззащитным не хотелось. Однако Обито смог составить довольно полное впечатление о его способностях и без непосредственного участия.
И он готов был поклясться, что выглядело его цукиёми именно так.
Временами собственный разум играл с ним настолько злые шутки, что начинало казаться, будто перевязывает его не очередной бесстрастный медик, а сама Рин. Её нежные руки скользили по телу Обито, где нужно — грея чакрой, где можно — гладя. Эти ласки граничили с тем, о чём тринадцатилетнему мальчику совесть не давала и мечтать.
Обито решил, что лучше будет таким видениям отдаваться до конца, пусть на краешке сознания и продолжала болезненно пульсировать мысль о нереальности происходящего. В эти моменты он был настолько же нестерпимо счастлив, насколько мучительным наступало потом отрезвление от очередного видения с молнией, пронзающей сердце Рин.
И вот это, последнее, повторялось, повторялось и повторялось. Будто он мог забыть!
В конце концов обессиленному этой перемалывающей душу мясорубкой Обито удавалось забыться тяжёлым, как огромный камень, сном.
__________
Фрагмент V
Из открытого, видимо, нараспашку окна тянуло дождём. Похоже, Какаши, уходя, забыл закрыть. Последние двое суток стояла ужасная жара и вот не выдержала, взорвалась, разлетясь в разные стороны ливнем. Отчаянно скрипела швыряемая ветром туда-сюда рама. Капли долетали до лица Обито, он рассеянно слизывал их с губ. Встать и закрыть окно не было сил. Обито терпел, мёрз, старался отвлечься и подумать над своим положением, пока голова была на редкость ясной. Стратегия никак не хотела вырисовываться, он перебирал и забраковывал варианты один за другим.
Скрипнула дверь.
Тишина.
Два осторожных шага.
Ещё скрип.
Щелчок мягко закрывающейся двери.
- Я принесла тебе воды... - Тихий, как будто неуловимо знакомый голос. - Боже, как здесь холодно!
Звук закрываемого окна.
Что происходит?
- Как ты?
На тебе. Неужели в этом голосе слышится забота?
С левого бока матрац чуть просел. Обито почувствовал, как что-то прижалось к его бедру, да так и осталось.
- Сегодня отец сказал, что моё будущее в качестве шиноби под вопросом... Я совсем забросила тренировки... - Говорящая, казалось, и не ждала ответа на предыдущий вопрос. Будто сама с собой.
У Обито внутри что-то неприятно кольнуло. Скверно ощущать себя мебелью. Между тем волнение нарастало.
- Я очень признателен, но... Я вас знаю?
Послышался звук резко втягиваемого воздуха. Выдох не последовал.
Обито ждал. Секунда, две, три, пять... Да что такое.
- Прошу прощения. Только не уходите.
Что-то коснулось его пальцев. И внезапно крепко сжало.
- Наконец-то!
Тут уже Обито совсем обалдел. Стиснул кулак второй руки, впился ногтями в ладонь. Глюки перешли на новый уровень? Нет, вроде больно.
- Я всё ещё не по...
- Тс-с!
В коридоре стали различимы гулкие шаги. Девушка бесшумно вскочила с койки и будто растворилась во влажном воздухе палаты.
Шаги миновали дверь Обито и медленно утонули в глубине коридора. Снова долгая тишина. Только он уже решил, что окончательно спятил, и едва не выругался вслух, как тот же голос прошелестел:
- Дежурный... Обход в десять часов. Совсем забыла.
Значит, Обито лишний раз даже не проверяют. Запомним, пригодится. Грустно, правда, конечно. Так что же это за посетительница?
- Я чувствую себя дураком. Представьтесь, пожалуйста.
Девушка хихикнула.
- А я Хьюга Ханаби. Очень приятно!
___________
Фрагмент VI
— Кайтен! — завизжала Ханаби, и голубой вихрь взметнулся вокруг неё.
Девочка остановилась и засияла широкой счастливой улыбкой, одновременно пытаясь отдышаться. Волосы прилипли к влажному лбу.
Хиаши удовлетворённо смотрел на дочь. Всё-таки Неджи успел поставить ей никак не дающийся кайтен. Окончательно довела до ума его она, конечно, сама, пока Хиаши с племянником сражались в рядах армии Альянса. Было время, когда он едва не разочаровался в обеих дочерях. Однако это позволило ему по-другому взглянуть на племянника. Он признал, что помощь Неджи просто необходима ему для тренировок обеих наследниц. Не только Хинаты. Иногда, глядя на серьёзного, сдержанного, не по годам талантливого парня, он видел в нём сына, которого у него никогда не было. Хиаши в глубине души чувствовал некоторую вину за то, что Неджи рос замкнутым. В детстве он часто был более чем строг с ним, даже однажды применил силу проклятой метки… Однако Хиаши успокаивал себя тем, что всё так или иначе пошло племяннику только на пользу, что мужчина, а тем более шиноби, и должен быть таким: немногословным, собранным, вдумчивым и упорным.
«Прости меня, Хизаши… Я снова ничего не смог предотвратить. Неджи достоин называться твоим сыном. Моя семья навсегда останется в неоплатном долгу перед твоей».
Из грустных мыслей Хиаши выдернул звонкий голос. Дочь сосредоточенно старалась сложить какие-то печати, смешно морща нос и помогая себе комментариями всех действий вслух. Или она обращалась к нему?..
— Ханаби? — Девочка встрепенулась и выжидательно замерла. Значит, не ему. — Твои тренировки стали показывать хорошие результаты. Продолжай в том же духе.
Хиаши направился к выходу из тренировочного зала, намереваясь прилечь отдохнуть. Прошла всего неделя с тех пор, как его выписали из госпиталя, и всего две со дня наступления внезапного перерыва в войне. Окончанием никто это называть не смел - слишком непредсказуемые попались противники и слишком внезапно они отступили. Не похоже это было на конец. Хотя говорят, что одного из врагов всё же взяли в плен. И даже якобы собираются предать опытам Орочимару… Змееобразный нукенин неожиданно переметнулся на сторону Конохи, чем заслужил нечто вроде временного прощения, и околачивался теперь где-то поблизости. Ходили слухи, что он даже бывает нередким гостем в резиденции Хокаге-сама. Должно быть, это была ложь, потому что из-за огромного количества раненых Пятая целыми днями пропадала в госпитале. Включать бьякуган Хиаши медиками было на некоторое время строжайше запрещено, поэтому убедиться во всём самому пока не получалось. Да Хиаши и не стремился. Наверное, сказывался возраст, но хотя бы на короткое время истово хотелось выкинуть из головы всё, что связано с войной.
Заметив, что отец уходит, Ханаби приуныла, но природная непоседливость уже через минуту подхватила её за шкирку и выкинула на улицу. От избытка энергии активировав бьякуган и представив, что преследует целую группу вражеских шиноби, Ханаби стремительно припустила по направлению к больнице, вытянувшись вперёд и отведя прямые руки за спину для быстроты. Ей не терпелось похвастаться успехами перед сестрой.
_________
Благодаря тому, что отец ещё не отказался от намерения сделать Ханаби в будущем главой клана, её уделом было домашнее обучение. Однако это мягкое название совершенно не соответствовало колоссальным нагрузкам, каких не знали подрастающие шиноби в Академии. Клан Хьюга ко всему подходил серьёзно и обстоятельно, до войны очень многие тренировки проводил для неё сам отец. Живая и любознательная Ханаби страдала от дефицита общения с ровесниками. Все остальные дети Хьюга обучались в Академии, а её одногодок в клане и вовсе не было. Между тем в её день было упаковано столько тренировочных часов, что казалось, он им мал и скоро лопнет, как резинка. Неджи и Хината были часто заняты на миссиях, однако иногда всё же удавалось их где-нибудь достать и оккупировать хотя бы на пару часов. Тогда Ханаби была счастлива, придумывала кучу занятий и тараторила без умолку, стремясь выплеснуть все свои мысли, накопленные за время разлуки.
Начало Четвёртой Мировой Войны ознаменовалось для Ханаби величайшим разочарованием — несмотря на то, что она была всего на два года младше Хинаты, которой только недавно стукнуло семнадцать*, на войну её не взяли. Она впахивала как проклятая, она старалась быть лучшей среди молодых шиноби в клане, хотя бы после Неджи. Но от Хокаге поступил чёткий приказ: все, кто младше шестнадцати, остаются охранять Коноху. Времена, когда детей отправляли воевать, давно прошли — назло Ханаби. А ей ведь уже в этом году будет шестнадцать!.. Несправедливо.
Однако очень скоро Ханаби обнаружила в сложившейся ситуации плюсы. Во-первых, тренировки больше не норовили отобрать у неё всё свободное время. Более того, они стали его продолжением — и только. Все её сенсеи отправились на фронт. Ханаби упражнялась тогда, когда сама считала нужным. Ей доставало самостоятельности и ответственности для того, чтобы не лениться, и увлечённости — для того, чтобы не терять интерес к саморазвитию. Однако сколько теперь было свободы для новых дел и приключений!
Во-вторых, стены квартала больше не были преградой. Раньше ей не разрешалось надолго покидать их пределы (Хьюги ещё не оправилась от двух похищений старшей дочери главы клана), но теперь следить за ней стало почти некому, и Ханаби активно и самозабвенно исследовала деревню. Ловила деловые стайки мелких, которым доверили патрулирование Конохи, и важно ими командовала, периодически припугивая бьякуганом. Время от времени устраивала им массовые соревнования, заливисто ухохатываясь над их ниндзюцу. Малышня не обижалась, они чувствовали в ней лидера, который чуть уменьшал пустоту покинутости их сейчас многими взрослыми. Пару раз Ханаби даже попыталась снарядить экспедицию наружу — да хотя бы в лес, — однако выбраться удавалось лишь ей одной. Мелкие то ли были ещё слишком неуклюжи, то ли боялись быть замеченными и наказанными, а потому не слишком старались. Никто не признавался вслух, что не хочет быть похищенным или убитым вражескими шиноби. Сказать такое значило опозориться перед сверстниками. Ханаби этой гордостью мелких мысленно восхищалась. Сама она тоже боялась за родных, но не за себя, и чуть что — пулей бы вылетела на фронт, на подмогу. Даже если бы это означало ослушаться опостылевшего уже приказа.
Но из деревни всё казалось мирным и спокойным, старшие если и получали новости с фронтов, то не подавали вида. Всё, что Ханаби знала, — что войну объявил старичок-нукенин Учиха Мадара, родоначальник коноховских Учих. И что толком не ясно, как он до сих пор жив и что у него за войско, но большим оно вряд ли может быть. Сама Ханаби втайне считала бьякуган гораздо могущественнее шарингана, поэтому всегда усмехалась напыщенности Учих и много раз представляла, как появляется на поле боя и одна с лёгкостью разносит в пух и прах этого Мадару.
___________
Стоило только войскам вернуться в Коноху, как ловушка кланового квартала снова захлопнулась, кровожадно чавкнув, проглотив Ханаби и закусив её свободой. Население Конохи заметно поредело, но с ранеными Ханаби столкнуться не успела — их незамедлительно переправили в больницу.
Известие о смерти Неджи заставило Ханаби ощутить, словно прямо над её ухом ударили в гонг, и от этого звука весь её мир вокруг начал осыпаться, как штукатурка со стен. Он крошился, крошился много дней.
В конце концов окружающее пространство стало напоминать мятую бумагу. Будто все декорации сжали в комки, чтобы выбросить, как неудавшиеся рисунки. Спустя неделю Ханаби спохватилась, нашарила картинки в мусорном ведре своего пыльного отчаяния и кое-как разгладила их, чтобы хоть чем-то заклеить пустоту вокруг. Получилось плохо: краска на них облупилась и потускнела, а на неизгладившихся сгибах и вовсе отсутствовала. Но,,по крайней мере, стало не настолько промозгло, как было.
Понемногу начиная приходить в себя, Ханаби стала ощущать изменения атмосферы в деревне. Напряжение, запах скорби в воздухе достигли своего апогея и стали размягчать всё вокруг каким-то наведённым, неестественным безразличием, в том числе стены квартала. Все были тревожно заняты своими делами, за Ханаби так и не был толком установлен строгий присмотр. Разве что Хината запретила соваться в госпиталь, сказав, что за отцом она там достаточно присматривает, его скоро выпишут, а ужасы войны Ханаби стоит стремиться не видеть как можно дольше. Ханаби не хотелось перечить и расстраивать сестру, она была счастлива, что та вернулась живой, и не стала создавать ей лишних проблем.
После выписки отца ничего не изменилось. Его обычная, ещё «довоенная» отстранённость приобрела оттенок потерянности: он, казалось, почти не замечал не только Ханаби, но и вообще ничего вокруг. Скользил по дому как привидение: ещё чуть и чуть — и будет ходить сквозь стены. Ханаби надоедало болтаться по кварталу и она периодически мигрировала за пределы, уже не боясь встретить сопротивление родни. Из сумбурных рассказов немногих более или менее подлеченных и уже выписанных очевидцев мало что было понятно. Мадара оказался не Мадарой, вернулись отступники Орочимару, Учиха Саске, воскрешены и убиты множество бывших Каге, водили хороводы, в кого только не вселяясь, хвостатые демоны, причём-то там был какой-то Лунный План… У Ханаби голова шла кругом, создалось впечатление, что все шиноби были разбросаны по разным фронтам или частям фронтов, потому истории не вязались. Она всё пыталась встретить какого-нибудь более или менее адекватного рассказчика, но те, кто наблюдал эпицентр событий (если таковой был), либо находились сейчас при смерти, либо были страшно заняты и совершенно не попадались на глаза. Хината же возвращалась домой заполночь и сразу засыпала. Говорить о войне она отказывалась напрочь.
Ханаби вернулась к тренировкам - они помогали приводить мысли и эмоции в порядок. Совсем недавно стал почти идеально удаваться кайтен, что на какое-то время и вовсе ввело её в эйфорию. На волне бушующей энергии Ханаби даже рискнула притащить отца и уговорила его посмотреть. Она чувствовала себя пятилетней девочкой, изо всех сил старающейся заслужить гордость папы. И — о, счастье! — преуспела в этом.
__________
На входе в госпиталь разогнавшаяся Ханаби чуть не впечаталась в как раз покидающую его Моэги — девчонку из команды внука Третьего, одну из мелких, с кем она забавлялась в Конохе во время войны. «Странно, это ведь было совсем недавно…» — пронзила мозг неповоротливая мысль.
— Ой. А ты что тут делаешь?
— Я… Помогаю, Ханаби-сан. Я же медицинские техники изучаю…
Ханаби округлила глаза. Значит, малявкам можно тут, а ей нельзя?
— А если… без техник? Ну то есть просто руками? Как ты думаешь, мне разрешат помогать? — Признаваться малышне в том, что в клане Хьюга почему-то мало кого учат медицине, да и то специфической, было неприятно. Но очень обрадовала забрезжившая перспектива проводить побольше времени с сестрой.
Моэги задумалась.
— Вообще все ирьёнины постоянно жалуются на то, что нам не хватает рук. Поэтому, думаю, любая помощь будет нелишней. К тому же у тебя бьякуган! Ты можешь видеть чакру! — Она восторженно улыбнулась. — Но лучше тебе всё-таки спросить кого-то из старших…
— Ты Хинату не видела? — перебила уже мысленно убежавшая вперёд Ханаби.
Моэги опять помедлила перед ответом. Пятая точка Ханаби уже требовала приключений и страшно раздражалась такой неоперативности.
— Кажется, я видела её на втором этаже… Но не уверена. Ханаби-сан, спроси у дежурного на входе, он обычно в курсе, за кем какие палаты…
Нетерпеливо кивнув, Ханаби исчезла в дверях госпиталя.
________________to be continued____________________
*Элемент AU. В каноне Ханаби младше Хинаты на 5 лет. Учитывая то, что в начале 1 сезона Наруто и всем ровесникам 12, допуская, что события 1 сезона уложились примерно в 1 год, прибавляя 3 года странствий с Джирайя, получаем как раз указанные в начале Shippuuden 16 лет для Наруто и Хинаты. Очевидно, что события Shippuuden длятся тоже около года, во время войны наступает день рождения Наруто - ему исполняется 17. Допускаем, что у Хинаты день рождения чуть раньше.
Фанфик добавлен 19.07.2015 |
1261
Авторизируйтесь, чтобы добавить комментарий!